Я крайне переживал, что подобные люди докучали Пи-эн-джи. Описывать их бесполезно, все равно никто не поверит. Чиновники старой закалки, так называемые истинные джентльмены, давно описаны и высмеяны другими. Но никому из авторов не приходилось тесно контактировать с этими выходцами из «1984». Я жалел о том, что Оруэлла более нет в живых, и рассказал Пи-эн-джи, как в последний раз видел его в Париже в 1945 году, после Бастоньского сражения [32] , когда он, в гражданском, пришел в номер 117 отеля «Ритц», где еще хранился маленький арсенал, чтобы позаимствовать пистолет, потому что «они» гнались за ним. Оруэллу требовался маленький пистолет, чтобы спрятать под одеждой, я ему такой нашел, но предупредил, что тот, кого он подстрелит из этого пистолета, точно умрет, пусть и через длительный промежуток времени. Но пистолет он всегда пистолет, и, думаю, Оруэлл нуждался в нем, как в талисмане, а не оружии.

Он очень исхудал, выглядел неважно, и я спросил, не сможет ли он остаться и поесть. Но он торопился. Я предложил дать ему пару надежных парней, чтобы те приглядели за ним, пока «они» преследовали его. Сказал, что мои парни знакомы с местными «они» и примут все необходимые меры, чтобы он больше о «них» не слышал. Оруэлл отказался, ему требовался только пистолет. Мы обменялись несколькими вопросами о наших общих друзьях, и он отбыл. Я послал двух парней, чтобы они пошли следом и проверили, не следил ли кто за ним. На следующий день они доложили: «Папа, никто за ним не следил. Он осторожный и очень хорошо знает Париж. Мы поговорили с братом такого-то, и он сказал, что никто Оруэлла не преследует. Он связан с британским посольством, но не является их агентом. Это, конечно, только слухи. Хотите, чтобы мы расписали, где и когда он побывал?»

— Нет. Такая жизнь ему нравится?

— Да, Папа.

— Я счастлив. Больше тревожиться из-за него не будем. У него есть пистолет.

— Это никудышный пистолет, — заметил один из парней. — Но вы предупредили, Папа, что не следует пускать его в ход без крайней необходимости?

— Да. Он мог взять любой пистолет.

— Может, он бы предпочел получить автомат?

— Нет, — покачал головой второй. — Автомат слишком заметен. Пистолета ему вполне хватит.

Больше мы к этому не возвращались.

Пи-эн-джи мучился бессонницей и частенько читал большую часть ночи. Дома, в Каджадо, у него была очень хорошая библиотека, да и я возил с собой огромную сумку с книгами, которые мы разложили по пустым коробкам в палатке-столовой, устроив читальню.

В Найроби, недалеко от отеля «Нью-Стэнли», находился превосходный книжный магазин, другой располагался дальше, вниз по____ [33] . Всякий раз, попадая в город, я покупал почти все новые книги, которые вроде бы стоило прочитать. Чтение являло собой лучшее лекарство от бессонницы для Пи-эн-джи. Но и оно не помогало, и частенько видел, что свет в его палатке горел всю ночь.

Мэри и Пи-эн-джи оживленно беседовали о городе Лондоне, который я знал в основном понаслышке, а если и бывал там, то лишь при крайне анормальных обстоятельствах, и потому с радостью предоставил им возможность поболтать без меня. Они говорили о самых разных районах города, и о большинстве из них я никогда не слышал. Так что ничто не мешало мне под их болтовню думать о Париже. Этот город был моим давним и хорошим знакомцем, и я так любил его, что говорить о нем предпочитал только с теми, кто жил там в те давние добрые времена, когда у каждого из нас было свое кафе, куда мы приходили в одиночку и где не знали никого, кроме официантов. Эти кафе хранились в секрете, и тогда каждый, кто любил Париж, имел свое собственное кафе. Они были лучше клубов, и туда даже приносили почту, если по каким-то причинам не хотелось, чтобы она приходила на домашний адрес. Как правило, у каждого было два или три тайных кафе. В одном ты работал и просматривал газеты. Адрес этого кафе не давал никому. Отправлялся туда рано утром, сидя на террасе, выпивал кофе со сливками и съедал булочку, пока прибирались в углу, где у самого окна стоял твой столик, а потом работал, пока в остальной части кафе подметали, мыли и наводили лоск. Приятно, знаете ли, видеть, как вокруг работают другие, и от этого лучше работалось и тебе. Когда в кафе появлялись первые посетители, ты расплачивался за бутылочку «Виши» и шел вниз по набережной, туда, где тебя ждали аперитив и ленч. Для ленча тоже были свои секретные места и тайные ресторанчики, где собирались знакомые тебе люди.

Лучше всех отыскивать их удавалось Майку Уоду [34] . Он знал и любил Париж больше других. Если француз отыскивал такой вот тайный ресторанчик, он тут же устроил бы вечеринку, чтобы отпраздновать свою находку. Мы с Майком рыскали в поисках секретных мест, где подавали один или два сорта хорошего вина, работал отменный (как правило, пьяница) повар, а хозяева предпринимали последние отчаянные усилия, чтобы свести концы с концами, прежде чем продать свое заведение или разориться. Мы сторонились тайных ресторанов, которые обретали популярность или начинали процветать. Именно такое всегда случалось с ресторанами, которые находил Чарли Суини [35] . К тому времени, как он приглашал тебя в свой ресторан, тайное становилось уже настолько явным, что приходилось подолгу ждать свободного столика.

Зато с кафе у Чарли все обстояло благополучно, и здесь он соблюдал строжайшую секретность. Конечно же, речь шла только о наших запасных или послеполуденных и предвечерних кафе. В это время дня порой хотелось перекинуться с кем-нибудь парой-тройкой слов, вот иногда я отправлялся в его запасное кафе или он — в мое. Он мог сказать, что хочет привести девушку и познакомить меня с ней, или я мог сказать, что приведу девушку. Девушки обязательно где-то работали, иначе их считали легкомысленными. Никто, кроме дураков, не заводил постоянную девушку. Кому нужна девушка днем, да еще вместе со всеми ее проблемами? Если же она хотела быть твоей девушкой и работала, сие указывало на серьезность этой юной особы, и тогда ей принадлежали все ночи, когда ты ее желал, а вечерами ты кормил ее и дарил разные вещицы, которые ей требовались. Я редко приводил своих подружек, чтобы показать их Чарли (вот у которого всегда были красивые и послушные девушки, и все они обязательно работали и четко знали свое место), потому что в то время моей девушкой была моя консьержка. Никогда в жизни я не встречал молодой консьержки, и впечатления остались незабываемые. Главное ее достоинство заключалось в том, что она никуда не могла пойти, не в смысле выйти в свет, а вообще. Когда я с ней познакомился, став квартиросъемщиком, она была влюблена в кавалериста из Garde republicaine [36] — украшенного плюмажем из конского хвоста усача в сверкающей кирасе на груди, казарма которого находилась в нашем квартале. Этот красавец мужчина заступал на дежурство всегда в одно и то же время, и при встрече мы обращались друг к другу сугубо официально: «Monsineur».

Я не влюблялся в консьержку, но в ту пору ночами чувствовал себя очень одиноко, и, когда она впервые поднялась по лестнице, открыла дверь, в которой торчал ключ, и проскрипела ступеньками на чердак, где возле окна с очаровательным видом на Монпарнасское кладбище стояла моя кровать, а затем сняла войлочные туфли, легла рядом и спросила, люблю ли я ее, я преданно ответил: «Естественно!»

— Я знала. — Она вздохнула. — Я так давно это знала.

Разделась она быстро, и я посмотрел на залитое лунным светом кладбище.