Шрифт:
— Заткнись, — сказал Касиан.
— А иначе ты снова меня ударишь? — усмехнулась Тави.
— Нет, — сказал Касиан. — Иначе я тебя убью.
В глубине казармы, у входа что-то негромко звякнуло, а потом заскрипела дверь. Касиан поднял с пола табурет и на цыпочках двинулся к выходу. В предбаннике казармы лампочек не было вовсе, а окна была забиты фанерой, и царила кромешная тьма, которую распорола бледная полоска света из-под наружной двери. Дверь открылась, впуская пляшущий свет белого термитного пламени и высвечивая темный силуэт в дверном проеме. Касиан взмахнул табуретом; но тень в тот же миг нырнула в помещение, растворяясь во тьме, и табурет с грохотом врезался в стену. Входная дверь захлопнулась, и в наступившей темноте Касиан остался один на один с незнакомцем. Секунду-другую Касиан не слышал ничего, кроме собственного дыхания и бешеного перестука в висках; а потом на плечо ему легла мягкая, но сильная ладонь, и очень тихий голос сказал ему прямо в ухо:
— Конбан-ва, Касиан-сан. Надеюсь, я не слишком задержался?
6
Над садом во внутреннем дворике туман лежал пластами: первый слой белесоватой дымки висел у самой земли, клубясь над матово-черной поверхностью пруда и окутывая обросшие зеленоватым мхом валуны; чуть выше, на уровне человеческого роста курилась вторая прослойка влажной мги, оседая мелкими капельками на резных перилах мостика, перекинутого через пруд и окружая тусклым гало пляшущий в каменном фонаре язычок пламени; и, наконец, высоко-высоко над черепичной крышей с загнутыми углами, запутавшись в кроне огромной криптомерии и в ржавых зазубренных кольях на вершине забора, трепетали под порывами ветра бесформенные клочья студеного, по-зимнему колючего тумана, состоящего уже не из капелек, а из тысяч мельчайших льдинок…
Ветер гудел в небе, как тяжелый бомбардировщик Халифата из тех, что во времена Реконкисты выжигали окрестности кассетными бомбами; но здесь, на дне двора-колодца, в традиционном японском садике, царила какая-то особенная, устоявшаяся за долгие годы и потому очень умиротворяющая тишина. Здесь вообще был иной мир: даже присутствие зимы здесь замечалось лишь в инкрустированной инеем коре криптомерии и пушистых белых гребешках на перилах мостика. Редкие снежинки, занесенные ветром в сад, бесшумно падали в черную воду пруда или таяли на полированном настиле веранды. От талой воды веранда блестела и в лунном свете казалась покрытой стеклом.
И это притом, что за массивными гидравлическими воротами аллода бушевала настоящая вьюга, и вынесенная за ворота кордегардия была уже почти полностью погребена под сугробами: только торчали из амбразуры стволы спаренного авиационного пулемета, да был расчищен от снега пятачок перед воротами, освещенный прожекторами, просматриваемый телекамерами и простреливаемый вышеупомянутым пулеметом.
Снаружи аллод Кисаки, пожалованный даймё Мицубиси своему верному хатамото Масамори-но-Нито, выглядел точь-в-точь как любой из соседних особняков, построенных местными купцами сразу после Реконкисты и выдержанных в стиле бункеров эпохи расцвета Империи; и только попадая внутрь, гость аллода мог оценить степень консерватизма японцев, возведших в сердце Европы точную копию японского дома эпохи сёгуната Токугавы…
Раздвижная дверь, ведущая на веранду, тихонько зашуршала за спиной Касиана.
— Касиан-сама, — прожурчал нежный голосок. — Холодает, Касиан-сама.
Касиан обернулся. Похожая на куколку японка в розовом кимоно с желтыми цветами жутковато улыбнулась зачерненными зубами. Бледное наштукатуренное личико оставалось неподвижным, как маска смерти.
— Холодает, Касиан-сама, — повторила японка, складываясь в поклоне. — Хозяин просит вас вернуться в дом.
У самого капонира Тави споткнулась обо что-то, и Нито ловко подхватил ее под локоть.
— Осторожно, Тави-тян, — сказал он. — Здесь скользко.
Асфальт был весь покрыт разводами инея и пятнами чего-то темного и густого, как машинное масло.
— Нет, — сказала Тави. — Я не поскользнулась. Я споткнулась. Там что-то лежало… — Нито практически тащил Тави за собой, но она все же вывернулась и посмотрела назад.
Поперек дороги лежал вахмистр, изогнувшись с грацией человека, чей позвоночник был сломан как минимум в трех местах.
Тави вскрикнула.
— Тихо! — зашипел Касиан. Он шел вдоль обочины и видел уже шестерых пациентов Нито, похожих на сломанные куклы: именно поэтому Касиан старательно обходил лужи «машинного масла»…
— Не волнуйтесь, Касиан-сан, — сказал Нито. — Ее уже никто не услышит.
Касиан недоверчиво обернулся. Озаренная пламенем полыхающего лазарета имперская военная база лежала позади безмолвно и неподвижно. Касиан передернул плечами и решил больше не оборачиваться.
— Осторожно, шлагбаум, — предупредил Нито.
Они поднырнули под полосатое бревно и, миновав будку КПП, из которой торчали чьи-то ноги, оказались снаружи, на пустынной улице, возле припорошенного снегом «Хаммера». При виде шестиколесного броневика с разбитой левой фарой, вмятиной на бампере и паутиной трещин на лобовом стекле Касиан нервно рассмеялся.
— А это откуда? — спросил он, указывая на черные подпалины на капоте.
— Термит, — коротко пояснил Нито. — Надеюсь, вы здесь больше ничего не забыли?
— Нет, — мотнул головой Касиан.
— Тогда можно ехать, — сказал Нито. — Мне бы очень не хотелось, чтобы вы что-нибудь потеряли по моей вине…
— Я полагаю, — сказал Нито, — что это принадлежит вам.
На его протянутой ладони поблескивал скальпель. Нито держал его церемонно, как самурайский меч. Тави вдруг дернулась и прижала кулачки к груди.