Шрифт:
Несмотря на свою молодость, Альбина Ивановна к любому поручению в клубе относилась со всей ответственностью и так же ответственно подготовилась к роли народного заседателя.
— Много я говорить не буду. — Семченко положил перед судьей тетрадный листок. — Но попрошу зачитать суду и собравшимся это письмо. Оно пришло к нам в редакцию из Буртымского уезда.
Проглядев листок, судья понимающе кивнул и начал читать вслух:
— «В ноябре 1918 года, при эвакуации красных со станции Буртым был выброшен из вагона маховик с валом кривошипа от двигателя внутреннего сгорания. Недавно ездил с женой в коопторг за калошами и увидел: он до сих пор лежит на станции Буртым, когда в Республике нужда. Как же получаются такие дела? Калош нет, мыла нет, машина где-то стоит в бездействии, а маховик лежит. С комприветом Семен Кутьев».
— Видите, товарищи. — Семченко посмотрел на Геньку. — Машины стоят, станки стоят. Мы даже хлеб из Сибири вывезти не можем, потому что паровозов не хватает…
— Покамест и лошади нужны, — тихо сказал Генька.
— Я диалектику тоже понимаю. — Семченко нахмурился. — И гражданина Ходырева мне жаль, конечно. Жена, ребятишки, все такое прочее. Но судить его нужно по всей строгости настоящего тяжелого момента. Иначе этот момент и не кончится никогда!
— Товарищ судья! — Генька вспрыгнул на эстраду, замахал руками перед самым его носом. — Ежли бы папаня мой только обрезки брал, вы бы его к штрафу приговорили? Так? А остальное он для доброго дела позаимствовал. Для всеобщего счастья… Вот за обрезки и судите, по справедливости!
«Горячий парнишка», — с оттенком уважения подумал Семченко. Он вернулся на место, испытывая почему-то чувство неловкости, хотя все сделал правильно — меньше всего этот мужик заботился о всеобщем счастье, и встретил ненавидящий взгляд Геньки, которого милиционер выводил из зала. Глаза у парня были круглые, зеленоватые, чуть выкаченные из орбит. По-обезьяньи длинные руки суетливо оправляли выбившуюся из-под штанов рубаху. Семченко с внезапно острой жалостью отметил, что руки у Геньки слабые, костяшки налиты отроческой краснотой.
Ходырева приговорили к году общественно-принудительных работ.
Семченко выслушал еще одно дело, перекинулся с Альбиной Ивановной несколькими словами по поводу завтрашнего вечера в Стефановском училище, а когда вышел на улицу, то сразу увидел Геньку. Тот стоял возле мостков через канаву — одна рука на гашнике, другая отведена за спину, напряжена в плече. Семченко двинулся к нему, намереваясь поговорить по-хорошему, и тут же камень скользом оцарапал скулу.
— Ты что? — Он остановился.
Генька отбежал немного и заорал, вихляясь:
— Башка каторжная! Сука ты, сука!
— Погоди, не трону. — Семченко перескочил через канаву. — Если каждый сам будет решать, что сейчас нужнее, чего выйдет-то? Ты подумай. Всяк под себя грести начнет!
Генька вдруг затих и спокойным, только неестественно высоким от горловой судороги голосом спросил:
— Влез-то зачем? Кто тебя звал, козел бритый?
Он бесстрашно стоял в двух шагах от Семченко, скособочившись от напряжения, бледный, похожий на затравленного зверька, и такая ненависть была в его глазах, что Семченко стало не по себе — плюнул и пошел прочь.
«…Бросился вперед с криком «Аван!», что по-французски означает: «Вперед!». Эсэсовцы, засевшие на втором этаже, отвечали ураганным огнем из «шмайсеров». Пуля попала Геннадию Ивановичу в грудь, и он умер на руках своего боевого соратника Антуана Мюзо. После победы Мюзо написал обо всем сестре Геннадия Ивановича, Татьяне Ивановне Постоноговой, проживающей в нашем городе по адресу…»
Семченко вернул листки Майе Антоновне, встал.
— Значит, мы договорились, — сказала она. — Встречаемся завтра в шесть часов. Здесь. Я постараюсь предупредить всех наших.
— Вы всегда здесь собираетесь?
— Вообще-то нам два раза в месяц выделяет помещение Дом культуры нефтяников. Но завтра там занимается вокальная группа. И ехать туда далеко… Жаль, что Кадыр Искандерович на курорте.
— Жаль, — согласился Семченко. Впрочем, Минибаева он помнил плохо. Вспомнил, что был такой, лишь когда получил письмо от Майи Антоновны.
— Кадыр Искандерович много рассказывал о клубе, о вас. — Она все время цитировала в разговоре собственное письмо. — Очень жаль, что его не будет на встрече… Почему вы не предупредили о своем приезде, Николай Семенович? Мы бы вас встретили, заказали номер в гостинице.
— Я отлично устроился. — Гостиницу Семченко забронировал еще в Москве, через старых друзей из Минвнешторга. — А про Казарозу вам Минибаев не рассказывал?
— Странное имя… Она что, тоже была эсперантисткой?
— Нет.
— Кстати, какой у вас номер? Может быть, я забегу вечером? Вы не возражаете?
— Напротив, буду рад. Триста четвертый.
Он спустился с крыльца, помедлил, подставляя лицо солнцу, потом сел на скамейку. На соседней дремал маленький благообразный старичок, час назад заходивший в учительскую. Рот его был полуоткрыт, легкий белый пушок на темени шевелился от едва ощутимого ветерка.