Маргарет мне сообщила по-французски, что все задаваемые во время допроса, которому ее подвергли, вопросы сводились только к одному: где и когда, через кого она познакомилась со своим «мужем» и чем он в действительности занимался? Гестапо называло меня ее мужем. Вопрос о том, что ей известно о моей деятельности, успокаивал. Я имел все основания верить в то, что даже гестаповцы не попытаются превратить Маргарет в разведчицу, если моя принадлежность к разведке будет доказана.

Мы выкурили по паре сигарет. Маргарет попросила попить. Она с жадностью проглотила прохладную воду из алюминиевой кружки. На этом наша кратковременная встреча закончилась.

Я не спал почти всю ночь. На голодный желудок меня снова повели на допрос. В коридоре я увидел Маргарет. Она меня не видела, так как, не знаю почему, на голову ей накинули капюшон.

Отношение ко мне продолжало оставаться спокойным, но, несмотря на это, почувствовал, что в планах Гиринга и Пипе произошли какие-то изменения. Это выразилось прежде всего в том, что я заметил за специально дополнительно установленным столиком человека, которому, видимо, было поручено вести протокол моего допроса. Безусловно, я не мог определить причины, вызвавшие некоторые происшедшие изменения. Невольно только мог подумать, что это объяснялось полученными дополнительными указаниями старших начальников.

Наша беседа и на этот раз началась с крепкого кофе, и Гиринг и Пипе пили коньяк и предлагали мне. На этот раз ведущих собеседников больше всего интересовало то, чем я занимался в Марселе, продолжал ли свое весьма активное участие в разведывательной деятельности и как сумел стать вообще на этот путь, примкнув к врагам Третьего рейха. Я продолжал настаивать, что в Марселе занимался, как и прежде, только коммерческой деятельностью.

Видимо, занятая мною позиция уже поднадоела Гирингу, а быть может, и Пине. Они решили внести существенные изменения в проходившую уже второй день беседу.

Совершенно неожиданно для меня Гиринг достал из лежащей перед ним папки несколько отпечатанных на машинке листов бумаги и протянул их мне, «попросив» в вежливой форме ознакомиться с ними, внимательно прочесть, что в них напечатано. Сам факт, что мне предъявлялись напечатанные на немецком языке страницы, убедил меня, что усилия прошедшего дня доказать, что я не знаю немецкий язык, опровергнуты. Значит, гестаповцам обо мне уже стало многое известно. Я стал внимательно «изучать», в буквальном смысле слова «изучать» протянутые мне листки бумаги. Это был один из протоколов допроса Михаила Макарова, арестованного в Брюсселе еще 13 декабря 1941 г.

Он в открытую признавал, что президент фирмы «Симекско» «уругваец» Винсенте Сьерра является Кентом, руководителем резидентуры советской разведки в Бельгии. Естественно, сейчас я дословно не могу привести все, что было в показаниях Макарова. Думаю, что этот привезенный мною протокол и перехваченный со всеми другими документами Абакумовым сохранился в архивах КГБ СССР. Могу только со всей ответственностью за правдивость сказать, что в протоколе допроса в гестапо Макаров признался, что находился в моем прямом подчинении в качестве радиста. Он подчеркивал, что еще до того, как Отто был вынужден покинуть Бельгию и передать мне ранее руководимую им резидентуру, я, являясь его ближайшим помощником, поддерживал прямую связь с тремя представителями нашего торгового представительства в Бельгии. Среди них были двое мужчин и одна женщина. Думаю, что память меня не подводит, и могу сказать, что в протоколе приводились фамилии указанных лиц. Они служили связистами между нашей резидентурой и «Центром» в «деревне» (так называлась Москва).

В 1940 г. или в начале 1941 г., точно не помню, указывал Макаров, от этих представителей я получил, в частности, полный комплект аппаратуры для нашей радиопередаточной станции, которую он, Макаров, возглавлял впоследствии. Полученный из торгпредства чемодан с радиоаппаратурой я лично передал ему, Макарову.

Макаров подчеркивал в протоколе допроса в гестапо, что именно я передавал большинство из зашифрованных мною лично радиограмм в «Центр», а он передавал для дешифровки все полученные им и другими радистами радиограммы «Центра».

Я не согласился с показаниями Макарова. Я понимал, что названным Макаровым представителям торгпредства, служившим связистами, больше ничего не угрожает, так как наши полпредство и торгпредство были вынуждены покинуть Бельгию сразу после начала немецкой агрессии против Советского Союза. Из показаний Макарова больше всего тревожило то, что, признавая, что я, резидент советской разведки, возглавлял АО «Симекско», он ставил под угрозу ареста всех работников фирмы. Впоследствии я в этом убедился. Правда, находясь в руках гестапо, я мог заподозрить и то, что об этой фирме и ее филиале в Париже немцы узнали и от Константина Лукича Ефремова, которому Леопольд Треппер, якобы по указанию «Центра», несмотря на имевшиеся у него обоснованные подозрения в адрес этого разведчика, передал остатки нашей резидентуры в Бельгии и связал с «Симекско», видимо для получения средств, необходимых на содержание резидентур.

Во всяком случае, сейчас я имею все основания утверждать, что именно после ареста Михаила Варфоломеевича Макарова и Константина Лукича Ефремова гестапо подробно узнало о «Симекско» и «Симекс», что позволило более быстро выйти на след многих из нас, в том числе Отто, Андре и на мой след тоже. В этом я убедился из обнаруженных в архивах КГБ СССР материалов, в том числе выписки из протокола допроса Фридриха Панцингера, с которой ознакомили меня в 1961 г. старший следователь КГБ СССР Лунев и военный прокурор Беспалов.