Катюшка всегда любила цветы, особенно на воскресном наряде. Бабушка удивилась, когда утром Катюшка вместо белой полотняной юбки, какие носят женщины по будням, надела воскресную, зеленую со множеством складок. Кроме зеленой юбки на ней оказался белый окантованный фартук с широким красным тканым поясом, которым она дважды обвила себя вокруг талии. Да если бы только фартук! И рубашка белая, как лебедь, из тонкой, похожей на батист материи с синей и красной вышивкой на рукавах, вокруг шеи и на плечах. Поверх рубашки — ярко-красный корсаж, отороченный голубой лентой, на трех застежках спереди, короткий настолько, чтобы между ним и поясом на добрую ладонь, как положено, виднелась рубашка. Шею украшала узкая черная ленточка с серебряным крестиком между двумя бантиками. На ноги натянуты сапожки из тончайшей кожи. С удовольствием надела бы на голову нарядный девичий венец, богато расшитый золотом и серебром, с шелковой розой сзади и множеством лент, спадающих на плечи. Такого не было ни у одной девушки во всей округе. Да и не каждая жила в столь зажиточной семье, не у каждой были такие дедушка и бабушка, которые могли бы из года в год ездить на большую радваньскую ярмарку, куда купцы из Вены, Пешта [23] и других дальних городов привозили дорогие товары и среди них всегда было что-нибудь, что нравилось бабушке, дедушке и Катюшке.

Но надеть венец и идти в нем на пастбище она не могла: его носят лишь по воскресеньям, а по будням — только невесты. И поэтому она гладко зачесала свои прекрасные светлые волосы назад, заплела их в косу с лентами, а на конце завязала красный бант. Коса получилась длинная и плотная, как ремень. Под мышку сунула большой белый платок, но перед тем надела вышитую курточку-кабаничку белого сукна, какие летом носят только женщины, а девчатам они достаются зимой, когда женщины переодеваются в шубейки.

Бабушка удивилась Катюшкиному наряду, но когда та пояснила, что все это ради гостя, что и Зверка тоже в праздничной рубахе, а тетка в чепце, старушка ничего не сказала. Она всегда хотела того же, чего хотела Катюшка.

Белый платок все же пришлось на голову повязать, так как бабушка боялась, чтобы с девочкой не случился солнечный удар да личико бы не обгорело.

— Эй, Катюшка, нарвала бы ты нам по букетику. Разве не видишь, что собранный в воскресенье совсем завял у пана на шляпе, а у меня и вовсе никакого нет. Пастух увидит — засмеет! — подзадорил девушку Зверка, когда она свой букетик сунула за корсаж.

— А пану это будет приятно? — спросила она с ласковой улыбкой, обернувшись к Богушу.

— Кому же не приятно получить букет от красивой девушки? — ответил Богуш.

Катюшка ничего не сказала, но, быстро сорвав несколько васильков, выбежала на межу, от которой исходил пряный аромат чабреца и разных лекарственных трав, а с межи, порхая как мотылек с места на место, сбежала на пестрый луг — цветок среди цветков! Собирая букет, она пела:

Зверка тоже не выдержал:

— Недаром говорится — где словачка, там и песня. Здесь и в самом деле целый день поют, за любой работой, — сказал Богуш, — удивительно, откуда столько песен берется?

— Катюшка на это тут же вам бы спела, что «не с неба песни падают и не в лесу растут, а девушки с парнями поищут и найдут».

— Вот у кого голосок целый день звенит, — подтвердила тетка, — и в поле, и дома, и за прялкой, и за ткацким станком.

— А разве она и ткать умеет? — спросил удивленный Богуш.

— Да ведь у нас это каждая женщина умеет, и не только из льна и пеньки, но и из шерсти, парням — на куртки, а нам — на юбки. А Катюшка прекрасно умеет и ткать, и прясть, и кружева плести, да и вышивает замечательно, вот уж поистине рукодельная девица.

— А кто же всему этому ее научил? — спросил Богуш, разглядывая красивое кружево на теткином чепце и вышивку на рубахе и на сумке Зверки, о которых тетка сказала, что это работа Катюшки.

— Они друг у друга учатся, та, что посмышленее, всегда что-нибудь придумает. Эх, да если бы мы, женщины, и мужья наши не умели бы все это делать сами, а покупали бы в лавках, то ходили бы в лохмотьях, как цыгане, — сказала тетка.

За разговорами подошли к Катюшке, которая связывала букеты, молодые люди подали ей свои шляпы. Отцепив увядшие цветы со шляпы Богуша, она приколола свежий красивый букетик.

— Какие прекрасные цветы, а листочки красивые, как перья, — сказал Богуш.

— Это лисохвост, [24] а эти красные — гвоздики, вот этот цветок называют «любовник». Если мать, купая дочку, бросит в воду эти цветы, потом девушка всем парням будет нравиться, — сказала тетка, показывая на цветок с лепестками желтыми, как у «живого огня».

— А вас в такой воде не купали, Катюшка? — улыбнулся Богуш, глядя в ее прекрасные глаза.

— Ах, нет, я ведь родилась в январе, а в это время он не цветет, — засмеялась она, подавая ему шляпу, украшенную букетиком. Будь Катюшка городской девушкой, Богуш позволил бы себе признательно поцеловать ей руку, зная, что этим ее не обидит. Но смутить девушку непривычной для нее городской галантностью не посмел. С несказанным наслаждением слушал он ее певучий голос, а простая речь и мысли трогали Богуша больше, чем заученная гладкая болтовня городских барышень. И хотя в их обществе он за словом в карман не лез и со многими был галантен, у него не хватало смелости сказать Катюшке, как она ему нравится. Богуш с наслаждением любовался ее расцветающей красотой, она казалась ему бутоном розы, которого он боялся коснуться, чтобы не стряхнуть пыльцу с нежных лепестков.