О, как хотелось бы верить…

2002

Идея создания нового национального романа (так сказать, «русского романа» в квадрате) витает в воздухе нашего времени. Отчего это так, сказать не могу. Мы словно обречены писать бесконечное сочинение на гениально заданную Мандельштамом тему «конец романа». И только нашей придирчивостью можно объяснить, почему до сих пор никто не получил «пять» по этому предмету. Очевидно, планка стоит так высоко, что нельзя и мысли допустить, будто кто-нибудь «возьмет» ее на наших глазах и не своротит шею, не переломает ноги, наконец, не брякнется носом об землю перед определенным образом «заинтересованными» наблюдателями.

Есть серьезное опасение, что роман дебютанта Антона Уткина в «Новом мире» («Хоровод», — 1996, № № 9, 10, 11) будет принят именно таким образом и именно теми людьми, которым небезразлична судьба русской литературы. Все как-то неприятно сходится. Начитанный историк «зачем-то» пишет роман о ХIХ веке, наводняя прозрачные литературные схемы очевидно вымышленными событиями, которые постоянно перемигиваются и вовлекают читателя в странный и вроде бессмысленный «хоровод» лиц, событий, размышлений.

Отца героя-рассказчика, разумеется, «погубили карты». И Шиллер занимал его воображение, разумеется, «более, чем построения г-на Гегеля». И поступил он, разумеется, в гусарский полк и через две недели был переведен в гвардию по протекции родного дядюшки, разумеется, отчаянного бонвивана, с которым в молодости, разумеется, была романтическая история, в которой была замешана прекрасная, разумеется, полячка, что родила дяде внебрачного, разумеется, сына и трагически, разумеется, погибла… Но вся эта история не стоила бы, разумеется, и выеденного яйца, если бы сын однажды не объявился… иезуитом и не стрелялся на дуэли с самим рассказчиком, приходящимся ему двоюродным братом.

В лейб-гусарском полку наш герой, разумеется, знакомится с поручиком Невревым и корнетом Елагиным (слава Богу, что не Голицыным и не Оболенским!) Вино и карты разумеются.

Гадалка предсказывает им темную судьбу, которая исполняется, разумеется, по мере развития действия. За дерзкий, разумеется, проступок все трое сосланы на Кавказ. Дуэль между Елагиным и Невревым, само собой. Неврева переводят в солдаты и он попадает в плен, разумеется, к горцам, его полагают мертвым, но однажды он объявляется подполковником, заслужившим звание отчаянною храбростию, и рассказывает, что своими глазами видел Книгу Судьбы пророка Авраама, по которой можно предсказать будущее. Между тем, рассказчик знает, что эта книга и разыскивается всемирным орденом иезуитов, и именно с ней загадочным образом связана история любви его дяди и прекрасной полячки.

Француз Тревельян ищет древние книги, знакомится на корабле с молодым человеком по фамилии Троссер (будущим управляющим в замке польского графа Радовского, чья дочь-красавица сами догадайтесь кто). Они попадают в плен к англичанам и сначала живут в Бомбее, потом отправляются в Персию, где находят древнее племя зороастрийцев или огнепоклонников, которым и принадлежит Великая Книга. С этой книгой Тревельян доходит до русского Кавказа и там умирает, предварительно запрятав ее и оставив на камне надпись о ее местонахождении. Но содержимое Книги исчезает («лисицы, должно, поели»), Неврев находит лишь замечательный кожаный переплет с медным окладом, который казак Дорофей прибирает для своего станичного батюшки («а то у него в церкве молитвослов совсем поистрепался»).

Но — стоп! Если я еще не совсем запутал читателя, который не знаком с романом Антона Уткина, то добавлю, что, во-первых, не пересказал и половины фабулы, а во-вторых, все вышеизложенное не имеет к роману никакого отношения. Конечно, «Хоровод» можно пересказать. Больше того, он и напрашивается на пересказ, ибо состоит из нескольких четко прописанных сюжетных историй, тесно между собой связанных, с многочисленными ответвлениями, тоже четко прописанными и связанными между собой и основными сюжетными линиями. По виртуозности сюжетостроения, по строгости, с которой выверен романный чертеж, «Хоровод», по-моему, беспрецедентный образец дебюта, во всяком случае, я такого не припоминаю. Пересказать, разумеется, можно. Но…

Необыкновенная «легкость пера», с которой автор касается тем слишком значительных, от кавказской войны до иезуитов и зороастрийцев, смущает с самого начала чтения. И не только потому, что от легкого пера мы отвыкли, и чистота слога сегодня кажется едва ли не более искусственной, чем выморочный язык новой прозы. («Додостоевский стиль», — верно заметил по поводу романа Борис Кузьминский в газете «Сегодня»).

Главное: не очевиден жанр. Что это: авантюрный роман или мистический триллер, квинтэссенция русского романа или беллетризованное сочинение на «девятнацативечную» тему с запрятанными философскими смыслами? Новый Умберто Эко явился? В какой-то мере автору и в самом деле удалось то, о чем долго мечтали отечественные поклонники знаменитого итальянского постмодерниста. «Хоровод» — это произведение несомненно постмодернистичное. Можно понимать и так и сяк и эдак. Как безопасную экскурсию в русский ХIХ век (все что хотите: столицы, деревня, Кавказ, Польша, Европа, Кюстин, Чаадаев), как религиозно-философский трактат на тему «о простоте и сложности мира», на котором словно лежит «покрывало Майи», и как, наконец, просто занимательное чтение.

Однако, роман не был принят ни теми, ни этими. Ни суровыми «реалистами», ни «постмодернистами». Ни теми, кто за игру в литературе, ни теми, кто против нее. Пытаясь определить направление прозы Уткина, назовем это «реалистическим постмодернизмом! Рано или поздно, должно было появиться сочинение, которое бы сочетало в себе оба веяния: волю к игре и волю к серьезности, живой литературный язык, вкус к подлинности (при всей придуманности лица, детали, мелочи пейзажа и интерьера в романе прописаны довольно строгим реалистическим пером, они восхитительны в своей неподдельности) и «книжность», нарочитость, филологичность. Подобное сочинение могло быть написано лишь за стенами современного литературного театра, что и произошло: насколько я знаю, Антон Уткин свалился на голову «Нового мира» внезапно, без предупреждения. Его не ждали.