В мире Ольги Славниковой все иначе. Он не знает самих понятий — добродетель и порок. Горные духи также своенравны и безнравственны, как и люди. Слово грех здесь неведомо. Ничего удивительного. «Мир горных духов… есть мир языческий», — напоминает автор. Языческие боги были столь же бесстыжи, безнравственны и капризны, как духи в романе Славниковой. Волшебные герои «Малахитовой шкатулки», в определенной степени, «исполняли обязанности временно запрещенного Бога». Они, как ни парадоксально это звучит, поддерживали христианскую мораль, христианскую систему ценностей.

Горные духи в «2017» подобными вещами не интересуются. Они подчиняются только своей воле, своим желаниям и капризам. Сходным образом ведут себя и люди. В этом мире алчность — норма. Доброта и скромность — пороки, которых стесняются, как дурной болезни: «Доброта была давней тайной Фарида, которую он скрывал, буквально сбегая с места совершения поступка и некоторое время после этого не показываясь на люди».

В сказах Бажова Великий Полоз, Хозяйка медной Горы и Синюшка спасают людей от нищеты, приносят им достаток, но не роскошь. Разумному достаточно. Чрезмерное богатство человека портит:

— Все люди на одну колодку. — говорит Великий Полоз, — Пока в нужде да в бедности, ровно бы и ничего, а как за мое охвостье поймаются, так откуда только на их всякой погани налипнет.

В романе Славниковой Полоз, Златовласка, Серебряное Копыто дарят старателям сказочные сокровища. Это не награда за доброту и честность, а всего лишь каприз горных духов. Хозяйка Горы приносит Анфилогову многомиллионное состояние, которым он, правда, так и не сможет воспользоваться.

Прочитав роман Славниковой, я сначала решил — ее мир существует «за гранью добра и зла». Но потом я понял, что в человеческом мире (в отличие от нейтрального мира природы) за гранью добра находится именно зло и только зло. Отрекаясь от морали, забывая, что такое нравственность, совесть, человек неизбежно попадает в царство зла. Другого пути нет.

Зло в романе Славниковой проявляется прежде всего в человеконенавистничестве. Мария Ремизова увидела в «2017» критику консумеристской цивилизации: «Это мир денег и бизнеса, мир элиты и власти, выгребная яма всей скверны мира — Славникова… выстраивает галерею мерзких уродов — гораздо худших, чем минералы-инвалиды эксцентрической коллекции Анфилогова: те впечатляли своей болезненной красотой, эти же однозначно гадки». Допустим, но ведь в романе Славниковой столь же гадки и простые люди. «Ненавижу так называемых простых людей», — говорит Тамара. Крылова, ее бывшего супруга, бесили «проявления бедности, немощи, болезни, не умеющие прикинуться шуткой».

Разве описанные Славниковой жители городских промзон менее похожи на экспонаты анфилоговской коллекции, чем будущие VIP-покойники, для которых Тамара создала проект грандиозного мемориала? Почитайте-ка: «Лица обитателей районов были некрасивы, их скулы, казалось, были изъедены ржавчиной… Рядом с мрачными, как тюрьмы, зарешеченными магазинами, где продавали спиртное, отдыхала местная молодежь. Девочки с лицами лягушек, с большими розовыми коленками… юные самцы рабочей молодежи старались выглядеть декоративнее самочек…» Не лучше выглядят и предполагаемые родители этих молодых людей: «…мать болеет, но еще похожа на живую, отец своей полуразвалившейся плотью подобен вставшему из гроба мертвецу». С особой неприязнью описаны, почему-то, педагоги. Крылов в юности не боялся «ни ментов, ни озлобленных, с перепачканными покойницкими лапами школьных учителей». Женщина «типа «училка» обязательно одета «в нищие свитерочки и в какие-то нелепые, будто крашеные чернилами джинсовые юбки».

Да, люди часто некрасивы. Старость, бедность, болезни не добавляют им внешней привлекательности. Но жалость к человеку, способность понимать и сочувствовать помогают терпимо относится к физическим недостаткам других людей, преодолеть невольно возникающее отвращение. Автору же «2017» будто неведома жалость к старому человеку: «Соседи были двумя тщедушными существами: он — маленький, оскаленный, со страшно натянутыми жилами, накрытый сверху заскорузлой кепкой… она — лишь чуть побольше, со склеивающимися глазами за сильными, словно готовыми лопнуть очками. С ними же обитала древняя старуха, лысая, точно черепаха». Хозяйка квартиры, которую купил Крылов, «почти бестелесная старуха, с лицом как прелая роза», мать самого Крылова «очень белая и очень опухшая, с ногами как баллоны и с крашеными черными волосиками на маленьком черепе». Старик-ветеран, бывший танкист походил «в шлеме и комбинезоне на муху с оборванными крыльями».

Где мера свободы художника? В праве ли писатель так изображать старость? Не кощунство ли это? Впрочем, мы ведь вышли «за грань добра», чего же, в таком случае, нам еще ждать?!

О чем же все-таки роман «2017»? Сама Ольга Славникова утверждает — о любви. В романе как будто есть и любовная интрига, и два любовных треугольника (Крылов — Таня — Тамара и Крылов — Таня — Анфилогов). Есть встреча, ревность, разлука. Но любви нет. «Славникова не может вырваться из плена отстраненной, холодно-аналитической манеры, пожертвовать сотой метафорой, двухсотой метонимией, ради того, чтобы оказать любовникам хоть какую-нибудь поддержку», — пишет Мария Ремизова. В данном случае, я с нею согласен. Славникова редкий мастер. Быть может, она лучший, на сегодняшний день, стилист в нашей литературе. Она поразительно изобретательна в придумывании новых сравнений и метафор. Славникова может составить мудреную композицию, сочинить превосходный сюжет. Но писать о человеческих чувствах она не умеет. Славникова слишком рационалистична, чтобы чувствовать вещи сугубо иррациональные. Если Славникова и в самом деле задумала «2017» как любовный роман, то она, безусловно, потерпела неудачу.