— Так ведь я и то знаю, что у хорошей жинки муж по ниточке ходит и по сторонам не глядит.

— Неумно.

— Брось, Липатушка, женихи — народ нервный! — начал поддразнивать Палька.

Сашка сказал строго:

— Хватит! Переменили пластинку!

И в его голосе прозвучала знакомая друзьям категоричность, с которой нельзя было не считаться.

Не тяготясь молчанием, каждый из трех продолжал мысленно кружить вокруг этой интересной темы.

Саша думал: какой вздор! С Любой просто не может быть ничего подобного, у нас совсем не те отношения…

Палька думал: в данном случае скорее Люба будет по ниточке ходить, но на кой черт так рано жениться? Нет, я такой хомут не надену, дудки!..

А Липатов посмеивался про себя: что они оба понимают? Женишься — думаешь одно, а получается другое. У нас с Аннушкой никто по ниточке не ходит… а разве это семья? Вот и реши, как лучше!

Они подходили к Дубовой балке, где еще устояло несколько старых дубов из большой, некогда шумевшей тут рощи. Старики рассказывали, что в первые же годы, когда бельгийцы построили шахту, они вырубили рощу для крепи. Уцелевшие дубы теперь начали сохнуть — над их разлапистой листвой торчали сухие, голые ветви.

Липатов замурлыкал себе под нос:

Песня была унылая, и, хотя припев у нее был «Веселый да разговор!», веселого в ней ничего не было, песня кончалась смертью. Но тягучее мурлыканье Липатушки заглушил счастливый голос Саши, за Сашей звучным тенорком вступил и Палька:

Песня смолкла вдруг, на полуслове.

На той стороне балки появилась женщина.

Она была еще далеко, но в лучах заходящего солнца ее высокая фигура в белом платье казалась искрящейся и очень стройной. Шла она вольным шагом человека, наслаждающегося и ходьбой, и солнцем, и ветром.

— Чья такая?

— Вроде не наша.

— Ин-тер-ресно.

Незнакомка увидела их, настороженно замедлила шаг, потом смело сбежала по спуску, перескочила через убогий ручеек, струившийся по дну оврага, и начала подниматься по склону.

Все трое с молодой непосредственностью уставились на нее. Лицо свежее, по-северному не тронутое загаром. Волосы рыжие или кажутся такими в закатном освещении.

Никто не успел разглядеть ее толком. Она прошла мимо и тоже оглядела их независимо, с легким любопытством.

Не сговариваясь, друзья повернули вслед за нею к поселку. Теперь низкое солнце светило им в глаза, а женщина двигалась перед ними четким силуэтом, окаймленным золотой полоской.

— Вот это краля! — сказал Липатов.

Саша усмехнулся:

— Что, зацепило?

Друзья знали способность Липатова мгновенно влюбляться и привыкли подшучивать над этим.

— Ты, жених, молчи уж! Кому-кому, а тебе на женщин теперь не засматриваться. Засматриваться предоставь другим. — И Липатов кивнул на Пальку, который так и шагал с приоткрытым ртом, не отводя глаз от светящегося силуэта.

Палька покраснел.

— А чего засматриваться? Подумаешь, невидаль!

— Оно и заметно.

— Что заметно?

— Что невидаль! Даже рот раскрыл.

Женщина остановилась — и разговор разом оборвался. Она прикрылась рукой от солнца и неторопливо разглядывала все, что раскинулось перед нею. И трое друзей придержали шаг, оценивая знакомую картину по-новому.

С детства они привыкли к тому, что за родным поселком — степь. В детстве степь казалась почти неоглядной, а потом — потом уже и не думали, какая она, настолько она была своя. Теперь же вдруг увидели, как она ограничена со всех сторон: позади, за Дубовой балкой, совсем близко вырастает поселок Азотно-тукового завода, а справа километрах в полутора тянутся многочисленные здания самого завода и высятся его трубы — две дымят, а третья распустила по ветру ярко-рыжий лисий хвост — отходы производства, окислы азота.

Слева степь обрывалась у другой балки — Дурной, куда стекала сажа от Коксохима. Сажа оседала по берегам озерка, разлитого в ее широкой чаше; время от времени грузовики забирали сажу и увозили куда-то. Вымахнув прямо на край балки, один к одному лепились неказистые домишки Нахаловки — шахтерского поселка, возникшего тут стихийно; каждый строил так, как бог на душу положит, в большинстве землянки, то есть глиняные мазанки, поставленные прямо на грунт, с крошечными оконцами и кривыми трубами. Чубаков мечтал снести Нахаловку, переселить ее жителей в новые дома — да скоро ли настроишь этих домов для всех, когда народу все прибывает!