Тот не ответил и взгляда от земли не оторвал.

— Твой архаровец? — поинтересовался Дыбенко у Блюмкина.

— Мой, — подтвердил тот и попытался пояснить странное поведение бывшего подчинённого: – У него, в отличие от всех нас, ни чина, ни звания, вот и надеется на снисхождение.

— А как же он бесчинный и беззванный в нашей компании-то оказался?

— Видно, из-за фамилии, — криво усмехнулся Блюмкин.

— Что за фамилия такая? — удивился Дыбенко.

— Негодяев!

— Что, серьёзно? — не поверил Дыбенко, потом с сомнением произнёс: – Фамилия и правда чудная, но неужели его только из-за этого к нам определили?

— Да не ведись ты. — Тухачевский произнёс это с раздражением, наивность Дыбенко стала его доставать. — Не видишь, он так шутит. Я слышал, у этого Негодяева руки по локоть в крови.

— Это точно, — подтвердил Блюмкин.

То, что повезут в Данциг, от них не скрывали. С судна вывели под вечер уже в темноте, везли в закрытой машине. Заведя в каземат, дали одну свечу на всех и закрыли дверь. Кое-как осмотрелись. Обстановка небогатая: параша, ведро с водой и тюфяки, набитые соломой, вдоль стены. Подушек нет, но есть одеяла. Зато сухо и не очень холодно. Стали укладываться спать, когда у дальней стены послышался крик:

— Товарищи, здесь есть кто-то ещё, тащите свечу!

Старожил каземата заслонялся от света руками, но его всё равно опознали.

— Негодяев!

— Паша!

— Ты как здесь?

— Всё-таки решил с нами? — поинтересовался Тухачевский, нагибаясь к Негодяеву. Чего молчишь? — Что-то рассмотрел у того на лице, распрямился и воскликнул:

— Вот потеха, он не решил, а они его всё одно сюда доставили!

Конец фразы потонул во взрыве смеха, который и услышал Шишко.

Начальник Генерального штаба, генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, пребывал в недоумении. Он только что ознакомился с заявлением Советского правительства и теперь усиленно морщил лоб, пытаясь вникнуть в суть документа. За этим занятием и застал его нарком обороны Абрамов.

— Что, Михаил Дмитриевич, — весело спросил он, после того, как они поздоровались, — не по зубам орешек?

— Скорее, не по уму, Глеб Васильевич, — вздохнул Бонч-Бруевич. — Никак не возьму в толк: война это, или как?

Текст, внёсший сумятицу в ум бравого генерала, гласил: «Несмотря на все усилия, предпринятые СФРР и рядом других государств, членов Лиги Наций, разрешить так называемый «Польский вопрос» путём дипломатических переговоров не удалось. В ночь с 8 на 9 октября 1920 года польские войска вторглись на территорию Западной Пруссии (ныне подмандатной территории СФРР) и в настоящее время продвигаются по обоим берегам Вислы в направлении Данцига. В связи со сложившейся обстановкой Советское правительство приняло решении о введении военного положения в некоторых западных областях (перечень прилагается), где с нынешнего дня объявляется частичная мобилизация, а также на Балтийском флоте. Для восстановления утраченного по вине польской стороны статуса-кво войскам ныне образованного Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта Егорова отдан приказ: при поддержке Балтийского флота провести на территории Польши ограниченную военную операцию по принуждению к миру. В целях недопущения потерь среди мирного польского населения, войскам Западного фронта предложено воздержаться от применения осадной артиллерии и авиации при ведении боевых действий в непосредственной близости от городов и других крупных населённых пунктов, при условии, что польская сторона также будет придерживаться этих правил».

— Дорогой Михаил Дмитриевич! — дружески произнёс Абрамов. — Не мне вам говорить, что войны бывают разные. А новые времена требуют и новых подходов к ведению боевых действий. Ограниченная военная операция отличается от полномасштабной войны, во-первых, сроками: на всё про всё не больше месяца; во-вторых, тем, что в ней мы не стремимся завладеть ни пядью чужой земли даже на время, то есть на временно занятых нашими войсками территориях не будет вводиться даже оккупационный режим – власть, если это, конечно, мирная власть, какой была, такой и останется, а контакт военных с населением будет предельно ограничен. Для этого мы и направили в войска специально подготовленные отряды милиции. Контакт с населением – их задача. Они же совместно с воинскими патрулями будут пресекать любые поползновения со стороны наших солдат к мародёрству, насилию и прочей уголовщине. А в будущем в армии появится специальная военная милиция. Да вы же соответствующие директивы сами подписывали!

— Подписывал, — согласился Бонч-Бруевич, — не сильно, честно говоря, вникая в их смысл. Мне было достаточно того, что под ними уже стояла ваша подпись.

— А вот это вы зря, — пожурил начальника Генерального штаба нарком обороны. — Вникли бы тогда, не было бы вопросов теперь.

— Разумеется, вы правы, — вздохнул Бонч-Бруевич. — Но сроки, сроки. Ведь едва успели подготовить военную часть операции.

— И справились с этой задачей отменно! — подтвердил Абрамов. Потом посмотрел на откровенно огорчённое лицо Бонч-Бруевича, и сказал вроде как примирительно: – Не огорчайтесь, Михаил Дмитриевич. Главное вы сделали, а политесам будем учиться на ходу.

Как и большинство военных, генерал-лейтенант Егоров «голубые мундиры» не жаловал, пусть они нынче и иного цвета, и обладатели их называется иначе, чем в прежние времена. Потому присутствие возле себя генерала НГБ терпел с трудом. Мало что сатрап, так ещё в одном с ним звании! Члену Военного совета Западного фронта генерал-лейтенанту Бокию сносить такое стало невтерпёж, и он вызвал командующего фронтом на откровенный разговор.