Затем, когда Сухомлинов уже решил, что ответ он примет поутру, ведь не зря же говорится: «Утро вечера мудренее!», в дверь постучались.

— Да, — проговорил Игнат Севастьянович, предполагая, что граф переменил свое решение и пришел сообщить об этом. Ошибся.

Дверь открылась. На пороге стояла хозяйка дома. В одной сорочке. Барон побледнел. Фон Хаффману вдруг показалось, что он угодил во времена Мессалины и Калигулы. В голове тут же закрутились мысли. Игнат Севастьянович попытался понять, правильно ли все с моральной точки зрения. Принято ли вот так вот вести себя в восемнадцатом веке? Или интимные отношения, которые и в его времена не очень-то сильно афишировали, тут в порядке вещей? Ведь обвиняли же Екатерину Великую во всех смертных грехах. А может быть, вся эта мораль только ширма греховных отношений?

— Господин барон, — проговорила женщина, подходя к нему, — я вдова. Мой муж погиб на войне. И у меня давно не было мужчины.

Барон фон Хаффман еле сдержался, чтобы не выругаться. У него отношений с женщинами лет пять не было. Когда началась война — было не до любви, а потом… Игнат Севастьянович ничего такого, причем уверенно, касательно барона фон Хаффмана сказать не мог. Старшина попытался поискать в своей памяти воспоминания, но так и не смог найти. Вполне возможно, об отношениях с женщинами барон просто пытался сразу забывать. И все же невольно он отстранился от фрау. Фон Хаффман попытался что-то сказать, но получился только лепет.

Женщина же присела на кровать, так что даже через одеяло барон почувствовал исходящее от нее тепло. Взглянула в глаза гусару и произнесла томным голосом:

— Меня зовут Моника.

— Адольф, — пролепетал барон в ответ.

Женщина больше ничего не произнесла. Неожиданно она прижала его к своей груди.

— Что вы делаете, фрау? — прошептал фон Хаффман.

Он и сам не понимал, почему оторопел. Может быть, не ожидал, или ему эта женщина просто не нравится? Хотя не нравиться дама в самом соку просто не могла. Просто все произошло неожиданно, спонтанно. Явно, будь на его месте барон фон Хаффман, тот бы не растерялся. Вполне возможно, не Моника, а он сам сидел бы у ее ног. И не просто сидел, а целовал руки и умолял бы о ночи любви. Времени попытаться понять причины такого нелогичного поведения у Игната Севастьяновича просто не было. Женщина оторвала его от своей большой груди и неожиданно поцеловала его в губы. У фон Хаффмана дух захватило. Что-то внутри него щелкнуло, и он неожиданно для самого себя перехватил инициативу. Барон отстранился на мгновение от дамы. Поправил щегольски усы. Подмигнул. И ринулся в бой. Нежно обнял даму и запустил руку в такие потаенные места, что у самого аж где-то внутри защемило. И через минуту он уже демонстрировал то, на что способен гусар. А он, как понял Сухомлинов, был способен на многое.

Утром он проснулся не один. Моника лежала рядом с ним. Мирно спала. Ее черные как смоль волосы струились по подушке. Рукой женщина обнимала барона. Фон Хаффман отстранил, стараясь не разбудить барышню, руку. Сел на кровати, и тут дверь отворилась. На пороге уже при всем параде возник граф. Он оглядел обстановку и прошептал:

— Да вы, барон, Казанова.

— Вот такие мы, — проговорил фон Хаффман, поднимаясь с кровати.

Виоле-ля-дюк тут же отвел глаза в сторону. Не смотря на барона, он проговорил:

— Мы собираемся в дорогу, барон. Вы надумали, Адольф?

— Надумал? — переспросил Черный гусар. Удивленно взглянул на графа и понял, о чем они вчера вечером говорили. — Надумал. Я еду с вами. Вот только в гусарском мундире путешествовать для меня опасно.

— Понимаю. Сейчас я вернусь с одеждой.

— Э, нет, Дюк, — молвил Игнат Севастьянович, понимая, что тот притащит что-нибудь этакое, что он даже под страхом смертной казни не натянул бы. — Лучше я сам разыщу для себя одежду. Правда, вам придется немного подождать.

— Мы готовы это сделать, раз вы согласны сопровождать нас. Я буду ждать вас у кареты.

Виоле-ля-дюк проговорил и ушел, закрывая дверь.

Барон фон Хаффман оделся и уже собрался уходить, как вдруг Моника проснулась. Она открыла глаза и взглянула на него.

— Уже уходишь? — спросила женщина.

— Да. Мне еще нужно найти подходящую одежду, — проговорил барон, — в этой, — он указал на свой мундир, — путешествовать по стране опасно.

— Может, останешься?

— Не могу. Я должен бежать…

— Так, может, я смогу тебя отблагодарить, — перебила она.

— За что? — не понял фон Хаффман.

— За сегодняшнюю ночь. Я могу дать тебе одежду своего мужа.

Она ушла. Барон представил, что сейчас она принесет нечто такое, по сравнению с которым мундир Черного гусара не будет выделяться. Но старшина вновь в который раз ошибся.

Серый кафтан, слегка потрепанный, коричневый камзол, пострадавший от моли. Серые, короткие до колен штаны, белые чулки и поношенные туфли с пряжками. В таком виде он больше походил на обывателя, чем на военного. Образ дополняла треуголка. То, что она была прострелена, барон фон Хаффман понял, когда взял в руки. Выбирать не приходилось. В таком виде можно было и в замок заехать. Никто бы не признал в нем барона, вот только рисковать Игнат Севастьянович не хотел.

Переоделся. Военную форму сложил в плетеную корзину, вышел на улицу и подошел к карете.

— Я готов, господа, — проговорил он.

— Вот и хорошо, господин барон, — молвил граф. — Вещи свои можете прикрепить позади кареты. Кстати, в этой одежде вы выглядите не так воинственно.

— Я знаю, граф.

Корзина была закреплена. Упряжь проверена. Появление пастора было как раз в тот момент, когда они собирались отбывать. Священник сообщил, что тело убитого слуги путешественников предано земле. Люди, что были отправлены на место нападения, вернулись ни с чем. Тело четвертого разбойника пропало, в чем не было ничего удивительного. Разбойники вернулись за убитым товарищем и также похоронили его. Пастор попытался вернуть еще деньги, что были обнаружены в карманах кучера (славный малый был бережлив и накопил немного), но французы отказались. Поблагодарили монаха и отправились в путь.