Несмотря на это, решимость также совершенно непосредственна. Однако она есть непосредственность не существования, а подлинного самобытия. Решимость и самобытие - это одно и то же. Нерешительность вообще есть недостаток самобытия; нерешительность в это мгновение показывает только, что я еще не нашелся (dass ich mich noch nicht gefunden habe). Но выбор и решимость, светлость и исток сливаются воедино (Wahl und Entschluss, Helligkeit und Ursprung aber schlagen in eins). Если решимость имеет внешность произвола, то, хотя объективно не существует критериев для их различения, но субъективно в решимости достигается как раз крайняя противоположность спонтанности (Beliebigkeit): то, что с виду похоже на произвол, есть свобода того, кто должен поступить так, потому что он есть он сам.

Выбор решимости, если смотреть на него со стороны времени, имеет ту весомость, что взятое в нем безусловно удерживается. Я не могу вновь отказаться от него; ибо я не стою как-либо еще раз позади того, что я есмь как самость. Если я все-таки отказываюсь от того, как что я был в этой решимости, то заодно я уничтожаю и себя самого. Принятое в исконное решимости существование есть источник (Quell), из которого я живу и из которого одушевляется для меня все новое. В решимости возникает движение, способное придать моей жизни непрерывность из самой себя в рассеянности моего существования.

Свобода этого выбора не есть свобода избрания (des W"ahlens), которая имеется лишь в отсутствие внешних помех для спокойного самоосуществления выбора, но она в предметных категориях непостижима, однако сознает себя в себе самой как свободный исток, абсолютно несравнимый и подлинный смысл. Ибо в этой свободе я делаю себя самого абсолютно ответственным за себя, в то время как извне меня делают ответственным за поступок в отношении его чистой фактичности. Выбор есть выражение сознания того, что я в своем свободном решении не только действую в мире, но в историчной непрерывности творю свою собственную сущность. Я знаю, что я не только существую, и существую таким-то, и вследствие этого действую так-то, но что в действовании и решении я есмь исток своего поступка и своей сущности одновременно. В решимости я опытом переживаю свободу, в которой я не только принимаю решение лишь о чем-то, но о самом себе, в которой невозможно разделить мой выбор и мое Я, но я есмь сам свобода этого выбора. Выбор сам по себе представляется мне только как выбор между объективностями; но свобода действительна как выбор моей самости (Blosse Wahl erscheint nur als eine Wahl zwischen Objektivit"aten; Freiheit aber ist als die Wahl meiner Selbst). Я не могу поэтому еще раз противостать себе и выбирать между собой самим и небытием-собой-самим, как будто бы свобода - только мое орудие. Но: коль скоро я выбираю, я есмь; если я не есмь, я и не выбираю. Правда, пока еще неясно, что именно есмь я сам, еще, правда, неясно, потому что мне еще только предстоит принять решение: постольку я еще не есмь. Но это небытие как еще-не-окончательно-бытие в явлении существования насквозь просвечено экзистенциальной достоверностью моего бытия там, где я, выбирая, становлюсь истоком в своей решимости.

Эта решимость в выборе изначально коммуникативна. Выбор меня самого существует вместе с выбором другого (Wahl meiner selbst ist mit der Wahl des Anderen). Но выбор другого совершается не так, что я, к примеру, прежде абсолютно полагал бы себя как нечто уже наличное и ставил себя вне всех людей, среди которых бы избирал затем немногих, с которыми я желаю соединиться. В подобном случае я совершал бы сравнительные оценки, как если бы я существовал уже и без другого. Подлинный выбор другого - не отбор (Ausw"ahien), но изначальная решимость безоговорочной коммуникации с тем, с кем я нахожу себя как себя самого (der urspr"ungliche Entschluss der bedingungslosen Kommunikation mit dem, mit dem ich mich als mich selbst finde). Я нахожу не потому, что ищу, оглядываясь по сторонам, но нахожу благодаря готовности к решимости безусловной историчной коммуникации. Тогда не только моя внешняя судьба, но и мое бытие сплетается с другим бытием. В истоке выбора как решимости у меня не было альтернативы и вопроса. Только из достоверности этого истока я принимаю решение об альтернативах и отвечаю на вопросы.

~ Человеку, который, становясь основой себя самого, вкусил изначальной свободы, знакомо теперь как подлинное бытие только бытие свободы. Он хотел бы, насколько это возможно, не принимать в себе ничего как только данное, хотел бы, насколько возможно, принимать всего себя как свой выбор и свою ответственность. Он обретает ту установку по отношению к данному, при которой он делает себя самого ответственным за данное, коль скоро не приемлет (hinnimmt) его в пассивной резиньяции, но, насколько вообще простирается изначальная свобода, «принимает» его «на себя» ("ubernimmt), как свое собственное. Он знает, что откажется от своего самобытия, как только отвергнет свою тождественность со своим существованием в его историчности. В этом отождествлении себя есть решимость, а тем самым и безусловная вовлеченность (der Einsatz, der unbedingt ist). В этой вовлеченности я оставляю в стороне возможности, чтобы обрести действительность. Из пустоты того богатого мира, который мог бы быть, я вступаю в полноту мира, сравнительно с первым бедного, но становящегося действительным в опоре на самобытие.

И все же этой вовлеченности я в то же время и страшусь (zur"uckschrecke): я не хочу становиться действительным, но хочу остаться возможным: мои размышления и проекты как таковые не вынуждают ни к какому результату как решению; не только фактически всегда недостаточное познание, но даже завершенное в идее познание не дает мне достаточного обоснования для решимости. В выборе, пока он не сделан, есть всегда нечто недостоверное и потому неспокойное. Для выбора нужна несравненная достоверность. Пока же ее нет, я в страхе все не смею принять это впоследствии уже необратимое решение, включающее и решение о существе моей самости; ибо не могу знать как наблюдатель (zusehend wissen) там, где под вопросом само мое бытие.

Поэтому кризис незнания предшествует достоверности: страх, минутное колебание, о котором я не знаю: есть ли это последняя попытка избежать неверного пути - или последняя задержка дыхания перед принятием решения. Поскольку этого страха в становлении свободы я не могу разделить с другим, без которого, однако же, я не получу действительности бытия, оказывается возможным совершенное одиночество в кризисе и глубочайшая коммуникация в принятии решения. Поскольку решение есть светло-ясный и обдуманный приступ к делу (Zugriff), в котором я обретаю свое бытие, в отсутствие исконной свободы происходит насильное впадение (gewaltsame Hineintaumeln), в котором я принимаю решение без знания и без выбора, в пустоте. Я отрекаюсь от себя самого, чтобы появиться вновь с обусловленным извне, всего лишь социальным, а не экзистенциальным самосознанием, чтобы сыграть некую роль, в которой нет больше самости.

Я бываю вынужден узнать на опыте небытие своей самости, если я не знаю, что я должен делать; если ни расчет, ни закон, ни развитие некой идеи не говорят мне во всеобщезначимом виде, что мне следует делать; если, пребывая во всем этом, я в конце концов, вместо того чтобы знать в истине: «путь таков», хотел бы увильнуть от свободы; если, вместо того чтобы решать, я позволяю случайности решать обо мне. Тогда я с самом деле стал всего лишь ареной и, видя, как собственное мое бытие исчезает в ничто, говорю двусмысленные слова: «от меня это вовсе не зависит». Здесь у глубочайшего истока распадается или завязывается коммуникация от экзистенции к экзистенции. Тот, кто подобным образом извещает о своем небытии, как бы ускользнул (Wer sein Nichtsein solcherweise kundgibt, ist gleichsam entschl"upft).