Это недружелюбие Ахмеда к Менглы-Гераю, между прочим, не ускользнуло от внимания московских политиков, и они не преминули воспользоваться распрей татарских царей, чтобы войти в соглашение с одним из них, который был подальше и безвреднее, и тем легче справляться с другим, который был ближе и надоедал своими притязаниями и набегами на русские владения.

Почин сношений сделан был со стороны русской. Менглы-Герай охотно откликнулся на вызов. Посредниками же в завязавшихся ссылках и дипломатических сношениях великого князя московского с ханом Крымским были все чистокровные татары, судя по их именам, упоминаемым в пересылочных грамотах: Хаджибаба, да Абдул-Ла, да Эминек, да Мамак, да Довлетек [719] . Единственный кафинец не татарского происхождения, игравший роль, не совсем честного впрочем, маклера, устроившего эти дипломатические сношения, был Хозя Кокос — Ходжа Кокос Жидовин.Из других иностранцев, сносившихся с Москвой в дружественных расчетах, были Исайко, князь Манкупский, сватавший свою дочь за Ивана Васильевича III, [721] а позднее жид Захария, князь таманский, ссылавшийся при посредстве армянина Богдана [722] .

О генуэзцах же собственно, именуемых в русских грамотах просто «кафинцами», только и упоминается по поводу того, что они грабили московских купцов [723] , и что московскому правительству не были даже хорошенько известны их отношения с Менглы-Гераем. «Князь велики велел тебе говорите», читаем мы в наказе Старкову, долженствовавшему объясняться с Менглы-Гераем: «а зовешь Кафу своими людьми.Ино ведаешь сам, волный человек, что в Кафе моего посла Прокофья пограбили, да колко гостей моих перебили в Кафе, товару и животов на многое тысяч рублев взяли… И будут твои люди Кафа,и ты бы им велел то взятое моим людем отдати» [724] . Никакого другого значения в политических делах и международных отношениях Менглы-Герая даже косвенно не придается генуэзцам в упомянутых грамотах. А между тем и в московских посольских инструкциях в числе влиятельных людей при Менглы-Герае, которых надо было задаривать, значатся «царевы дворяне».Московскому послу наказывалось, «чтобы уланы и князи со царемна ярлыке шерть дали; а не захотят уланы и князи шерти дати, ино о том говорити двема князем, Именеку да Авдуле, чтобы те два князя шерть дали на том ярлыке великому князю» [726] . И сам Менглы-Герай в своем ярлыке дает такое обещание великому князю московскому: «А твоее ми земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим уланам, ни князем, ни казакам».

Из этого мы смело заключаем, что главную опору Менглы-Герая составляла приверженность в нему известной части татарских беков, имевших в своем распоряжении значительную народную силу, а вовсе не дружба его с генуэзцами, так что даже доверие к его международным договорам скреплялось непременным участием в этих договорах владетельного татарского вельможества, а особливо двух лиц — исторически известного Эминека, да какого-то Абду-л-Лы. Эти беки настолько же распоряжались судьбой Крыма, насколько в наследственные его владыки, дети Хаджи-Герая, ибо другой, тоже памятный истории, бек Мамак вел даже самостоятельную переписку с московским великим князем [728] . Стало быть, участие кафских колонистов в судьбе Менглы-Герая вовсе не так велико и важно, как это представляется иными историками; и если он не раз укрывался во время неудач от своих политических противников в Кафе и находил там ласковый прием, то не у иноверных только генуэзцев, а скорее, должно быть, у единоверных и единоплеменных же татарских беков, проживавших в окрестностях Кафы и державших в своих руках администрацию этого города, благодаря своей коренной военной силе, крепко оцепившей и стиснувшей заезжих торгашей, не бывших в состоянии сопротивляться этому напору татарского элемента и отстаивать свою политическую независимость.

Дальнейшим и окончательным подтверждением высказанного взгляда на отношения Менглы-Герая к кафским генуэзцам служат два тарханных ярлыка, данные Менглы-Гераем на имя Ходжа-бия и Махмудека. Первый из них имеет дату 872 = 1467 г., а второй 873 = 1468 г. В одном сказано, что он писан во время нахождения орды в Кырк-ере, а в другом — что он писан, когда орда была в Мераше [729] , Из этих любопытных данных следует, что Менглы-Герай гораздо раньше 1469 года предъявил свои претензии на господство в Крыму, вскоре же после смерти своего отца Хаджи-Герая, и не обращая внимания на такие же властные притязания старшего брата своего, Нур-Даулета [730] . Если оба брата одновременно считали себя властителями Крыма, то места написания и выдачи ярлыков Менглы-Герая показывают, что его престиж имел более широкое распространение, был признан даже в самом центральном пункте Крыма, в Кыркоре, а следовательно ему не было нужды ютиться в Кафе или около Кафы, поближе к своим приятелям генуэзцам. На эту обширность распространения власти Менглы-Герая указывают и те широкие полномочия, которые подтверждаются ярльжом за тарханом Махмудеком, и которыми уже пользовался отец его Хызр [731] . Фактическая же действительность власти Менглы-Герая явствует из того, что в противном случае едва ли бы кто стал просить у него грамоты, если бы она не гарантировала прав и привилегий владевшего ей; если бы власть самого дателя грамоты была еще сомнительна и нуждалась в чуждой поддержке.

О силе и значении местного татарского элемента в деле упрочения ханской власти в Крыму и о сомнительном влиянии и роли в этом отношении кафских колонистов можно судить по тому, что не только генуэзцы, а даже и самые турки османские вначале не могли представить полной гарантии властных прав хана, ими самими же водворенного и утвержденного на Крымском полуострове.

По имеющимся данным выходит, что Менглы-Герай не однажды достигал ханской власти. В первый раз он добился ее собственными усилиями, при содействии местных татарских беков и отчасти, может быть, генуэзцев. Вторично его посадили турки в качестве вассала, ставшего в известные обязательные отношения к стамбульскому повелителю и за это получившего право рассчитывать на деятельную поддержку и покровительство в потребных случаях со стороны своего суверена. Тем не менее однако же Менглы-Гераю пришлось выдержать серьезную борьбу с ханом Большой Орды, который не хотел помирится с новой политической комбинацией в Крыме, продолжая считать эту область не более как уделом чингизидской монархии. Только перевес военного счастья Менглы-Герая принудил его золотоордынских противников к признанию совершившегося факта безусловного выделения Крыма в особое самостоятельное ханство, что произошло не ранее 1479 года, когда Менглы-Герай опять утвердился на ханском троне, и в этот раз уже окончательно.

Касательно того, сколько времени Менглы-Герай правил в первое свое ханствование, и какую форму имели его отношения с братом Нур-Даулетом, мы не имеем сколько-нибудь определенных сведений. Знаем только, что в эту смутную пору совершилось вторжение турок в Крым, положившее конец последнему призрачному господству генуэзцев в Крыму. К сожалению, и самые обстоятельства начала деятельного вмешательства турок в политические дела Крымского полуострова крайне запутанно и сбивчиво изображаются в исторических памятниках. К рассмотрению этих-то обстоятельств и обратимся теперь.

Судьба генуэзских колоний в Крыму находилась в тесной связи с судьбою Константинополя: когда последний достался во власть турецкому султану, и тем нечего было помышлять о сохранении своей независимости. С городом Кафой, этим маленьким крымским Константинополем, в общих чертах повторилось то же самое, что мы видим в истории последних времен независимого существования столицы Греко-восточной империи. Недаром, говорят, Кафа одно время носила также название Кючук-Стамбула = «Малого-Стамбула» [732] . Оба Стамбула, настоящий и малый, сперва были плотно оцеплены азиатско-тюркской воинственной ордой. Представители власти обоих городов всеми средствами старались поддерживать мирные отношения с главарями орд, входя с ними в разные компромиссы — откупаясь денежными данями, давая льготы тюркскому населению в городах своих. А иногда, пользуясь распрями за верховную власть нескольких современных претендентов на нее, они давали у себя приют одному из этих соперников, чтобы держать его на всякий случай как пугало для другого, которому удавалось на время взять перевес над своим противником. Когда же все средства к поддержанию самостоятельного существования были истощены, когда варвары окончательно разубедились в неодолимости казавшихся им дотоле неприступными твердынь, и Константинополь, и Кафа сделались добычей алчности азиатских пришельцев и притом почти что одновременно.

В актах Тавро-Лигурийских сохранилось категорическое известие о том, что султан Мухаммед II Фатих, покончив с Константинополем, тотчас же снарядил морскую экспедицию в Черное море для погрома прибрежных генуэзских колоний летом 1454 года. Флотилия в полсотню галер под начальством Демир-кяхьи явилась, перед Кафой, сперва как будто без всяких угрожающих замыслов. Но когда, по предварительному соглашению с султаном, Крымский хан Хаджи-Герай тоже подступил к городу с суши во главе 6000 всадников, то консул Кафы принужден был войти в сделку с ханом, обещавши ему ежегодную дань в 600 сомм (около 19 140 итальянских лир), чтобы только он оставил город в покое [733] .