Впрочем, все это продолжалось недолго.

— Дайте бедным животным выходной, — сказал мне профессор однажды утром, когда минул месяц моей работы у него. — Я хотел бы вашей помощи в рассмотрении более интересной проблемы — а именно, в своем ли я уме.

Я вернул крыс в клетки.

— Тут ничего сложного, — мягко проговорил он. — Смотрите на чернильницу на моем столе. Если с ней ничего не произойдет, скажите мне сразу, и я спокойно отправлюсь — и уверяю вас, со спокойной душой — в ближайший сумасшедший дом.

Я неуверенно кивнул.

Профессор запер дверь лаборатории и закрыл ставни, так что мы на какое-то время остались в полутьме.

— Знаю, я человек странный, — сказал профессор. — Это оттого, что я боюсь самого себя.

— Мне вы кажетесь немного эксцентричным, но вовсе не…

— Если с этой чернильницей ничего не случится, значит, я безумен как постельный клоп, — перебил он, включая свет, и сощурился. — Чтобы вы поняли, насколько я безумен, скажу вам, о чем я размышлял ночами, вместо того чтобы спокойно спать. Я думал, а вдруг мне удастся спасти мир? Вдруг я смогу дать каждой нации все необходимое и навсегда разделаться с войнами? Вдруг я сумею прокладывать дороги в джунглях, орошать пустыни, за одну ночь воздвигать плотины?

— Да, сэр…

— Смотрите на чернильницу!

Я со страхом уставился на чернильницу. От нее словно исходило тонкое жужжание; потом она начала угрожающе вибрировать и вдруг запрыгала по столу, описав два шумных круга. Остановилась, снова зажужжала, раскалилась докрасна и наконец разлетелась на куски в сине-зеленой вспышке.

Должно быть, у меня волосы встали дыбом. Профессор мягко рассмеялся.

— Магниты? — наконец выдавил я.

— Если бы, ради всего святого, это были магниты… — пробормотал он. Вот тогда-то профессор и поведал мне о психодинамизме. Он знал о существовании этой силы, но объяснить ее не мог. — Это делаю я, и только я — и это ужасно.

— Я бы сказал, это поразительно и чудесно! — воскликнул я.

— Если бы я только и умел, что заставить чернильницы танцевать, то радовался бы от души. — Он боязливо поежился. — Но я не игрушка, мой мальчик. Если хотите, можем прокатиться за город, и я покажу вам, что имею в виду.

Он рассказал мне о стертых в порошок скалах, о расщепленных дубах, о заброшенных фермах, уничтоженных в радиусе пятидесяти миль от кампуса.

— Я сделал все это просто сидя здесь, на этом самом месте, и думая — причем не слишком напрягаясь. — Он нервно поскреб затылок. — Я никогда не решался по-настоящему сосредоточиться — боялся натворить бед. Сейчас я дошел до такой стадии, что простое мое желание способно разрушить что угодно. — Повисла гнетущая пауза. — Еще несколько дней назад я думал, что все это лучше хранить в тайне: страшно подумать, как можно использовать эту силу, — продолжил он. — Теперь я понимаю, что не имею на это права, так же как ни один человек не имеет права хранить атомную бомбу.

Он порылся в бумагах.

— Думаю, здесь сказано все, что нужно.

Он протянул мне черновик письма к госсекретарю.

— У меня ни малейшего представления о том, чем все это закончится, — вздохнул профессор.

Закончилось все это непрерывным трехмесячным кошмаром, в течение которого политические и военные шишки приезжали смотреть профессорские фокусы в любое время дня и ночи.

Через пять дней после отправки письма нас увезли в старинный особняк под Шарлотсвиллом, штат Виргиния, посадили за колючую проволоку под охраной двадцати солдат и окрестили «Проектом Доброй воли» под грифом «Совершенно секретно».

Компанию нам составили генерал Хонас Баркер и представитель Госдепартамента Уильям К. Катрелл. На разглагольствования профессора о мире во всем мире и всеобщем благоденствии они отвечали вежливыми улыбочками и рассуждениями о практических мерах и о необходимости мыслить реалистично. После нескольких недель такого обращения кроткий поначалу профессор превратился в закоренелого упрямца.

Поначалу он согласился было сообщить, благодаря какой мысленной цепочке его мозг превратился в психодинамический излучатель, но по мере того как Катрелл и Баркер настаивали, постепенно пошел на попятную. Если раньше он говорил, что информацию можно просто передать устно, то впоследствии стал утверждать, что это потребует подробного письменного изложения. В конце концов однажды за ужином, сразу после того как генерал Хонас Баркер огласил секретные инструкции по операции «Мозговой штурм», профессор заявил:

— Написание доклада потребует не менее пяти лет. — Он бросил на генерала свирепый взгляд. — А может, и все двадцать!

Это заявление могло бы всех обескуражить, если бы не радостное предвкушение операции «Мозговой штурм». Генерал пребывал в праздничном настроении.

— В этот самый момент корабли-мишени держат путь к Каролинским островам, — восторженно провозгласил он. — Сто двадцать судов! Одновременно с этим в Нью-Мексико готовят к запуску десять «Фау-2» и снаряжают пятьдесят радиоуправляемых реактивных бомбардировщиков для учебной атаки на Алеутские острова. Представляете! — Он с воодушевлением огласил инструкции: — Ровно в одиннадцать ноль-ноль в следующую среду я даю вам приказ сосредоточиться, и вы, профессор, начинаете изо всех сил думать, чтобы потопить корабли, взорвать «Фау-2» в воздухе и сбить бомбардировщики, пока они не достигли Алеутских островов! Как думаете, справитесь?