А тут мне контрабанду навязывают! Дудки! Буду тянуть, волынить, и Мессинг от меня сам откажется. Да, и все будет точно так, как он говорил. Он же сказал: «Не торопитесь и без моего ведома ничего не решайте». Пускай ждет!

Хорошо еще, что он строго-настрого приказал о моем особом задании никому не рассказывать. «Начальнику отряда, — сказал он, — что необходимо, мы сами расскажем». Уж очень я уважал нашего начальника Августа Петровича, и невыносимо стыдно было бы признаться ему, что я вовсе не намерен выполнять задания Мессинга и буду волынить…

А. П. Паэгле, несмотря на поздний час, оказался на месте, дружески принял меня и сказал, что о моем особом задании информирован и что именно он меня на эту работу рекомендовал. Добавил еще, что верит мне, верит в мои силы. Попробуй, скажи тут о своем намерения не выполнять задания, только тянуть время и волынить!

Приказ о моем возвращении на заставу был отдан еще днем, и, простившись, я сразу же пешком туда направился. Что мне, спортсмену, неполные десять километров. Я любил спорт, и по некоторым его видам — по прыжкам с места, например, или по бегу на восемьсот метров — приближался к союзным достижениям, мечтал об институте физической культуры.

Конец пути я шел по дозорной тропе по самому берегу и заметил, что по реке плывут бревна. Значит, лесосплав начался. Одно бревно остановил и посмотрел — клеймо финское. Обходя небольшой заливчик, образовавшийся вследствие весеннего паводка, я в кустарнике столкнулся с финским сплавщиком, с багром на плече идущим к реке из леса, как бы из нашего тыла. Финских бревен в этом заливчике не было, следовательно, он нарушил конвенцию, допускающую переход сплавщиков на территорию сопредельной страны только за приставшими к берегу бревнами. Его следовало задержать, но я не сделал этого. Заметив на глазу сплавщика бельмо, я узнал его: Косой, необычайно смелый контрабандист, проходивший по местному розыску. Помнил обязывающее требование Мессинга — «Не упускать лесосплава» и другое, не менее обязывающее — «Без моего ведома ничего не решайте».

В этих указаниях, столь ясных в кабинете, было непримиримое противоречие, значение которого я только тут, на берегу, понял и нередко ощущал в дальнейшем, особенно когда менялись обстоятельства. С какой радостью иной раз сказал бы: «Повремените, господа, пока я со своим начальником посоветуюсь!» Но реальная жизнь таких возможностей не предоставляет, и часто один у тебя советник — собственная совесть. И тут она подсказала решение — возможность исключительная, прими ответственность на себя! А там будь что будет!

С этим контрабандистом мы быстро договорились о завозе в Ленинград контрабандных товаров — как только я в городе покупателей найду и аванс получу для верности. Он же ассортимент предложил и сигнал для вызова его на встречу.

Отпустив его, я почти бегом направился на заставу. Наскоро ее принял, — да и что там принимать, ведь это же была моя застава, — назначил наряд на сутки и сразу же — на станцию. Очень торопился с докладом к Мессингу о таком необычайном, как мне показалось, успехе.

На телефонный звонок ответил Салынь. Он, впрочем, всегда по тому номеру отвечал, даже ночью. Меня встретили и через какой-то двор повели в здание. Этим путем я после всегда пользовался, и получалось так, что в самом здании встречал только тех людей, к которым имел дело.

Мессинга не оказалось, и меня принял Э. П. Салынь. Тут же был и Шаров. Докладывать о таких делах не приходилось, и я начал, по моему мнению, как нельзя лучше, с главного:

— По контрабандному делу я еще в пути с Косым договорился…

Только я высказал эти слова, как на меня набросился Шаров. Косого, по-видимому, он хорошо знал, может, плохое во мне заподозрил, и я получил головомойку экстра-класса. Шаров посмотрел на меня неподвижными остывшими глазами, как удав на кролика, и пошло. И сопляк я, самонадеянно проваливший все дело, и нарушитель прямых указаний Станислава Адамовича о недопустимости каких бы то ни было решений без его санкций. Все в этом же направлении и с такой же резкостью. Салынь сидел, молчал, и нельзя было понять, то ли свою порцию проклятий на мою голову готовит, то ли не разделяет столь бурного проявления чувств. Скорее последнее.

В самом разгаре головомойки вошел Мессинг.

— Что это за балаган вы тут устроили?

— Вот этот сопляк… — начал было Шаров, но Мессинг — почему-то нервный и злой — резко его осадил:

— Прекратить! Дайте мне разобраться.

Мессинг был немногословным и суровым человеком, но он как-то по-особенному располагал к себе, внушал доверие, с ним было и трудно и легко. Трудно потому, что надо было все знать, за все отвечать, а легко потому, что я искренне верил — Мессинг понимает тебя и в трудную минуту!