Между шкафом и небом
вернуться

Веденяпин Дмитрий Юрьевич
Шрифт:

В Александровке

Эта ночь разбудила лето. В золотом заповедном сне Голубые полоски света На дощатой темной стене. В доме настежь окно открыто В нарисованный серый сад. В переполненное корыто Капли прыгают и звенят. Над землей повисает низко Бестолковый вороний гам. Отступившее небо близко, И терраса — как будто храм. 1981

Одуванчик

Жизнь моя в столбе бесплотной пыли, В облаке, расплывшемся от слез, В зеркале, которое разбили, А оно очнулось и срослось. В комнате, как в солнечном осколке Озера, сверкающего сквозь Листья и ослепшие иголки, Пляшут пряди солнечных волос; Рыбаки спускаются по склону По траве, блестящей от росы; Папа говорит по телефону, Обреченно глядя на часы. Даже в зимней обморочной давке, В стеклах между варежек и шуб Тонкие секунды, как булавки, Падают, не разжимая губ; Но не зря в серебряном конверте Нас бесстрашно держат на весу — Как от ветра, спрятавшись от смерти, Одуванчик светится в лесу. 1994

«В толпе веселых палочек, в плену…»

В толпе веселых палочек, в плену Зеркальных сквозняков балетной школы, В прозрачности от потолка до пола, Придвинувшейся к самому окну. На улице, в кольце цветного слуха, В лесу, где память бьется на весу, Вибрируя, как золотая муха, Похожая на добрую осу Над яблоком в купе, когда часы Стоят, прижавшись стрелками к рассвету, — Две полосы серебряного цвета Над черным краем лесополосы. Разбившись насмерть в пелене тумана, Мы гладим хвою в глубине пробела, Где голоса летают над поляной, Проделав дырку в зеркале Гизела; Вдоль сосняка, сквозь сумеречный дым, По кромке дня пробравшись без страховки, Мы наяву стоим у остановки На воздухе, оставшемся пустым. 1995

«Есть мир и Бог; мир, человек и Бог…»

Евгению Львовичу Шифферсу

Сделай себе пару очков, которые называются «очками смерти», и через эти «очки смерти» смотри на все.

Савонарола
1
Есть мир и Бог; мир, человек и Бог; Открытость миру и открытость Богу; Есть камень у развилки трех дорог И путник, выбирающий дорогу. …Погибли все — и тот, кто захотел Разбогатеть и поскакал направо, И кто свернул туда, где власть и слава… Лишь тот, кто выбрал смерть, остался цел.
2
Есть лес и снег, пустыня и вода, Круг Зодиака, воздух, время года, Земля и небо, слава и свобода, Отчаянье и память, «нет» и «да». Есть ад и рай с его рукой-лучом, Пророки, маги, звезды, птицы, листья, Художник, гравирующий мечом, Боец-монах, сражающийся кистью: Зеленый север, желтый юг, восток Белее снега, красный запад, синий Слепящий Центр; молитва, пепел, иней И человек, который одинок.
3
Я полюбил тебя, бессонный человечек. Огромный коридор наполнен тишиной. В окне стоит зима, и черно-белый вечер Похож на зеркало основой ледяной. В колодце темноты скользят смешные люди. Прижавшись лбом к стеклу, не разжимая век, Тот мальчик видит все, что было, есть и будет. Над эллипсом катка порхает редкий снег. Есть только то, что есть; он встанет на колени, И двор под окнами, каток, асфальт, подъезд Окажутся на дне почти прозрачной тени Пространства-времени, похожего на крест. Есть только то, чего как будто нет. Внутри другой зимы я выбегу из школы, И он подарит мне очки Савонаролы, Чтоб я смотрел сквозь них на разноцветный свет. 1998

«В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней…»

В трухлявой Аркадии, в царстве прогрызенных пней, В компании гусениц и сизокрылых громадин Жуков, в лабиринте сосновых корней, На шишках, присыпанных хвоей, нагревшейся за день, Под стрекот кузнечиков, возле дороги, почти У остановки, но с той стороны, у забора, Ведущего к пляжу, мы ждали автобус, который Приходит из города в пятницу после шести. И он приходил, и, нагнувшись, я видел в просвете Над черным асфальтом и пыльной дорожкой за ним Ботинки, сандалии, кеды приехавших этим Вечерним автобусом солнечно полупустым. Потом громыхало, стрижи рисовали грозу, Но нас не давали в обиду бессмертные боги. Мы были живыми на этой зеркальной дороге, Бегущей вдоль сосен над речкой, блестящей внизу. 1997

Голос

Сквозь ватное время, сквозь воздух, мелькая, Как бабочка в елках над тенью от стула, В затянутых наледью стеклах трамвая, В густых спотыканьях невнятного гула… Внутри треугольников и полукружий, Сквозь блики на поручнях, в точке покоя Нам было предсказано что-то такое, Что все остальное осталось снаружи. Осталось спокойно держать на весу Снопы и царапины света на грани Пустой пустоты, в черно-белом лесу, Среди отражений цветов на поляне. Осталось стоять, как живой человек, В трамвае, гремящем то громче, то тише Сквозь ватное время, танцующий снег И голос, которого тут не услышишь. 1997

«Слова стоят, как стулья на песке…»

Слова стоят, как стулья на песке. В просветах между ними видно море, И тишина висит на волоске На волосок от гибели, в зазоре Зари, в пробеле воздуха, в пустом Приделе на потрескавшемся фото, На небе, перечеркнутом крестом Пушистыми следами самолета И наведенной радуги; прилив Шуршит волной, серебряной с изнанки, И мальчик в туго стянутой ушанке Сквозь снегопад у дома на Таганке, Не отрываясь, смотрит в объектив, Как в форточку в пространство пустоты, Где прыгают бессолнечные спицы, Как в зеркало, где — против всех традиций Магического знанья — если ты Не призрак, — ни пропасть, ни отразиться. 1998

Обещание

Агент, убитый в телефонной будке, Встает с колен в гостинице во Львове. Луна в окне желтеет в промежутке Между стеклом и пойманным на слове Пространством, обещавшим всем, кто в нем Смотрел с холма на медленную воду Сквозь зелень сада — там теперь у входа Дежурит ангел с пламенным мечом Вращающимся; пламя, ударяясь О пустоту (сосну давно сожгли), Рассыпавшись на искры, рикошетом Уходит на террасу, притворяясь Лучом, застрявшим в зеркале, букетом Иван-да-марьи в солнечной пыли… 1998