Сьер Вото только головой покивал в знак согласия и выразил общее мнение:

— Щедрый отдарок за два дня постоя.

— И когда дарить будем? — спросил я.

— А как только, так сразу, — улыбнулся дон Саншо. — Лучше всего непосредственно перед отъездом.

— Вы позволите высказаться, ваша светлость? — робко встрял в наш разговор сьер Вото.

— Говори, — поощрил его дон Саншо.

— Я так думаю, что лошадей надо подарить не барону, а молодой хозяйке, как только его высочество возложит на себя ее цвета и признает своей Дамой. Это будет куртуазней. Я готов отдать из своего копья белую кобылу. Какая лошадь будет выбрана второй на жительстве в этом шато, решайте сами, сеньоры.

— Ладно, отберите коней сами, но так, чтобы мне не было позорно за подарок принца. — Ну прям действительно как монарх повелел, причем людям не из моего государства.

Нахал.

Кто нахал?

А я и нахал.

Подбежала дуэнья моей пассии и проворковала, присев перед нами раскорякой в неловком реверансе:

— Ваши высочества, его милость господин барон велел передать, что обед будет накрыт в большой зале.

— Пошли, Феб, послушаем божеского соловья, — скаламбурил дон Саншо, направляя свои стопы в сторону замковой капеллы. — Заодно аппетит нагуляем.

После обеда все население замка собралось у парадного крыльца. Причем как-то все приоделись опрятнее и даже несколько празднично. Это касалось и слуг. Наши люди снова вздели на себя гербовые котты, которыми, как я уже понял, они гордились.

Барон, припадая на свою деревяшку, взошел по ступеням, ведя за руку внучку, которая по торжественному случаю была облачена в парадное платье из золотой парчи и светло-зеленого бархата. Глубокое декольте стыдливо прикрывала нижняя рубашка из полупрозрачной ткани, присобранная на шее в некое подобие фрезы. Само платье на спине застегивалось по новой моде — на крючки, а не шнуровку. Мне даже жалко стало девушку: все же стальной корсет и железные фижмы в сочетании с тяжелым текстилем в несколько слоев весили не меньше, чем рыцарский доспех. Зато гляделась она просто шахматной фигуркой.

На голове прекрасной Иоланты блестела в ярких лучах солнца жемчужная сетка, сделанная в виде шапочки, из-под которой ее волосы крупными локонами ниспадали на спину, закрывая ее до пояса.

Пара дам в ее окружении горделиво возвышались над толпой узкими коническими колпаками, с которых ниспадала длинная кисея. Все остальные представительницы прекрасного пола красовались разнообразными чепцами.

Слева от хозяев стоял, перебирая четки, патер Дени в неизменной холщовой рясе. И четки у него были деревянные, но как шепнули уже, привезенные с самого Иерусалима. По спокойному лицу падре казалось, что данное мероприятие святого отца совершенно не волнует. И весь он в горних сферах.

Мои люди и люди дона Саншо встали напротив лестницы в два ряда углом, оставив внутри этого построения место для меня, инфанта и рыцарей. Даже сержант встал в строй.

Я вздохнул — сам же напросился, теперь выкручивайся, — и твердо шагнул вверх по ступеням, звеня золотыми шпорами.

Поднявшись на площадку у парадной двери во дворец, я подошел под благословение священника, встал на одно колено и принял его.

Прошептав надо мной своим бесподобным баритоном: «In nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen», [102] он перекрестил меня, возложил свою ладонь с четками на мое чело и сказал уже на языке франков, уже громко, для всех:

— Будь этого достоин, принц, ибо Дама для башелье есть земное олицетворение Пречистой Девы — Богородицы. Теперь иди.

Я встал, обернулся к толпе. Подождал, пока гул ее постепенно стихнет. Ощущение было, как в тот день, когда я первый раз вышел на сцену в студенческой самодеятельности. Даже легкий мандраж по телу такой же. Поднял правую руку и громко, отчетливо сказал:

— Слушайте все, и не говорите, что не слышали. А кто слышал — передайте другим, что отныне и навсегда демуазель Иоланта де Меридор является моей Дамой сердца. Это заявляю вам я — дон Франциск де Фуа-Грайя по прозвищу Фебус. Божьей милостью инфант Наваррский, принц Вианы и Андорры, суверенный сеньор де Беарн, дюк де Немур, де Монблан и де Ганди, конт де Фуа, конде де Бигорр и де Рибагор, виконт де Кастельбон, де Марсан, де Габардан и де Небузан, пэр Франции. И порукой мне в том Богородица и святой Фермин.

Тут я размашисто перекрестился, не попутав, что слева направо, а не справа налево, как меня по русской привычке тянуло на этот жест.

Затем повернулся к Иоланте и встал перед ней на одно колено. И глядя прямо в ее каштановые глаза, несколько выспренно воскликнул:

— Принимаете ли вы мое преклонение перед вами, Госпожа моя и Дама?

Иоланта, стоя с каменным лицом — ноближ оближ, епрть, — показала свои руки, которые до тех пор прятала за спиной. С ее ладоней свисали три атласных ленты — белая, красная и синяя, которые на одном конце были искусно сплетены в розетку.

— Примите мои цвета, мой кавальер [103] , — Иоланта выбрала нейтральный итальянский термин, означающий рыцаря между испанским кабальеро и франкским шевалье, чтобы ненароком не обидеть ни ту, ни другую сторону, — и носите их с честью.

Ей подали золотую иголку со вставленной ниткой, и девушка умело, буквально тремя-четырьмя стежками, пришила розетку к моему левому плечу.

Я попытался после этого поцеловать ее руку, но Иоланта отдернула свою ладошку, памятуя о том, что по всем правилам куртуазии негоже Даме в первый день поощрять своего рыцаря, пока он не совершил подвигов в ее честь. Настаивать я не стал.