Обернувшись, увидела Сакуми, который следовал за ней, молча, с белой камелией в петлице, полный умиления, не смея приблизиться. Она сострадательно улыбнулась ему.

— Бедный Сакуми!

— Вы только теперь заметили его?

— Да.

— Когда мы сидели у рояля, он из оконной ниши не сводил глаз с ваших рук, игравших оружием его родины, предназначенным для разрезания какой-нибудь западной книги.

— Недавно?

— Да, недавно. Быть может, он думал: «Как хорошо сделать себе харакири этой игрушечной саблей с хризантемами из лака и железа, которые как бы расцветают от прикосновения ее пальцев!»

Она не улыбнулась. Пелена печали, почти страдания, обволокла ее лицо, казалось, более сумрачная тень вошла в ее глаза, слабо освещенные точно мерцанием лампады, от страдальческого выражения, углы ее рта несколько опустились. Правая рука у нее свисала вдоль платья, держа веер и перчатки. Она больше не протягивала ее ни приветствовавшим, ни льстецам, и не слушала больше никого.

— Что с вами? — спросил Андреа.

— Ничего. Я должна ехать к ван Гуффель, пойдемте проститься с Франческой, а потом проводите меня вниз, до кареты.

Они вернулись в первую гостиную. Луиджи Гулли, молодой черный и курчавый, как араб, музыкант, явившийся из родной Калабрии в поисках счастья, с большим увлечением исполнял сонату Бетховена. Маркиза Д’Аталета, его покровительница, стояла у рояля и смотрела на клавиатуру. Величавая музыка, как медленный, но глубокий водоворот, мало-помалу увлекла в свои круги все эти легкомысленные умы.

— Бетховен! — сказала Елена, почти с религиозным благоговением, останавливаясь и освобождая свою руку из руки Андреа.

И стоя так, возле одного из бананов, слушала музыку. Вытянув левую руку, она чрезвычайно медленно надевала перчатку. В этом положении вся ее удлиненная шлейфом фигура казалась выше и прямее, тень растения скрывала и как бы одухотворяла бледность ее тела. Андреа смотрела на нее. И ее одежда слилась для него со всем ее существом.

«Она будет моей, — думал он в каком-то опьянении, потому что патетическая музыка увеличивала его возбуждение. — Она будет держать меня в своих объятиях, над своим сердцем».

Он представил себе, как он наклоняется и касается устами ее плеча. — Была ли холодна эта прозрачная кожа, казавшаяся нежнейшим молоком, пронизанным золотым светом? — Почувствовал легкую дрожь; и сомкнул веки, чтобы продлить ее. До него доносился ее запах, это неуловимое, холодное, но опьяняющее, как благовонный пар, дыхание. Все его существо пришло в смятение и, в безмерном порыве, стремилось к этому волшебному созданию. Он жаждал обнять ее, вовлечь ее в себя, вдохнуть ее в себя, пить, обладать ей каким-нибудь сверхчеловеческим образом.

Как бы под влиянием чрезмерного желания юноши, Елена немного повернулась и улыбнулась ему такой нежной, как бы бестелесной улыбкой, что она казалась не движением уст, а лучеиспусканием души через уста, тогда как ее глаза были бесконечно печальны и казались затерянными в далях сна. Воистину, это были глаза Ночи, облеченные тенью, какими, в виде Аллегории, воображал бы их Да Винчи, увидев в Милане Лукрецию Кривелли.

В течение этой длившейся один миг улыбки Андреа чувствовал себя наединес ней, в этой толпе. И его сердце преисполнилось безмерной гордости.

И так как Елена принялась, было, надевать перчатку, он покорно сказал:

— Нет, не надо!

Елена поняла и оставила руку обнаженной.

У него была надежда поцеловать у нее руку до отъезда. И вдруг в его душе снова всплыло видение майского базара, когда мужчины пили вино из ее ладони. И он снова почувствовал острую боль ревности.

— Теперь пойдемте, — сказала она, взяв его снова под руку.

По окончании сонаты возобновился еще более оживленный разговор. Слуга доложил еще о трех или четырех новых гостях, и в том числе о принцессе Иссэ, одетой по-европейски и вошедшей маленькими нерешительными шагами, с улыбкой на овальном лице. Она была маленькая и блестящая, как фарфоровая кукла. По залу пробежало движение любопытства.

— До свидания, Франческа, — сказала Елена, прощаясь с Донной Д’Аталета. — До завтра.

— Так рано?

— Меня ждут у Гуффель. Я обещала заехать.

— Какая досада! Сейчас будет петь Мэри Дайс.

— Прощай. До завтра.

— Возьми. И прощай. Милый Андреа, проводите ее.

Маркиза передала Елене букет из фиалок и грациозным движением повернулась навстречу принцессе Иссэ. Мэри Дайс, в красном платье, высокая и подвижная, как пламя, начала петь…