А Бернард, представив приятеля еще десятку старых и молодых дам и о каждой дав соответствующий отзыв, завершил свою миссию и посреди гостиной отпустил его на свободу.

Став у стены, Боровецкий с интересом разглядывал общество. Напротив него, за зелено-желтой портьерой, была приоткрыта дверь в будуар, где сидела в одиночестве и смотрела на него пани Ликерт. Он, однако, пока не замечал ее, поглощенный живописным зрелищем, которое являли собой группы женщин среди дорогой мебели, цветов и комнатных растений; дамы сверкали драгоценностями, как витрины ювелирных лавок, а мужчины в черных фраках выделялись на фоне стен и роскошного разноцветья женских нарядов, как безобразные черные крабы на нежном красочном гобелене. Рядом с ним несколько пожилых женщин, обремененных массой кружев, золота и брильянтов, беседовали так громко, что он даже немного отошел в сторону.

— Не правда ли, великолепный вид, можно было бы картину писать! — заметила, проходя мимо, пани Эндельман и позвала его с собой.

— Восхитительный!

— Я вас увожу, потому что кое-кто хочет с вами познакомиться, только предупреждаю, что этот кое-кто очень красив и очень опасен.

— Тем хуже для меня, — так скромно ответил Боровецкий, что пани Эндельман рассмеялась и, хлопнув веером по его руке, кокетливо бросила:

— Да вы опасный человек!

— Прежде всего для самого себя, — вполне серьезно отвечал ее спутник, входя за нею в небольшой, обставленный в китайском стиле будуар.

Хозяйка дома представила его известной лодзинской красавице, небрежно восседавшей на желтой китайской софе с чашкой чаю в руках.

— Вы должны простить мою смелость хотя бы потому, что я честно признаюсь, что давно хотела с вами познакомиться.

— Конечно, прощаю, но я не достоин такой чести, — ответил Боровецкий, скучающим, усталым взором косясь на гостиную, не придет ли оттуда кто-нибудь на выручку.

— Но я на вас в обиде.

— Неужели так сильно, что нельзя простить? — с улыбкой спросил Боровецкий, следя за ее оживленной жестикуляцией.

— Конечно, я все забуду, если вы выкажете должное раскаяние.

— Хотя я не знаю, в чем каяться, однако искренне сожалею.

— Обида моя в том, что вы околдовали моего мужа.

— Он что, жаловался, что плохо провел с нами время?

— Напротив, он убеждал меня, что впервые в жизни так хорошо развлекался.

— Но тогда вы должны не обижаться, а вознаградить меня благодарностью, причем двойной.

— Почему же двойной?

— За то, что он приятно провел время, и за то, что не испортил вам поездку в Пабьянице [27] , — со значением ответил Боровецкий и быстро взглянул в ее глаза под тревожно нахмурившимися бровями.

Дама сухо рассмеялась и стала поправлять великолепное колье из жемчужин и брильянтов, обвивавшее ее мраморную, идеальных линий шею. При этом движении длинные, выше локтей, перчатки немного сдвинулись и обнажили классической красоты руки; от частого дыхания ее грудь, лишь наполовину прикрытая, бурно вздымалась и опускалась.

Она действительно была очень хороша, но какой-то сухой, классической, холодной красотой; серо-стальные глаза, без блеска, под сильно подведенными бровями напоминали покрытые изморозью оконные стекла. Она долго смотрела на Кароля и наконец спросила:

— А почему Люция не пришла? — И легкая ирония сверкнула в ее глазах.

— Не знаю, потому что мне неизвестно, кого вы имеете в виду, — ответил он со спокойным лицом.

— Я говорю о пани Цукер.

— Я и не знал, что пани Цукер так зовут.

— Давно вы с нею виделись?

— Чтобы ответить на ваш вопрос, я должен его понять.

— Ах, вы не понимаете! — усмехаясь, протянула она, сверкнув рядом великолепных зубов меж очень маленьких, изящно очерченных губ.

— Это допрос? — спросил он довольно резко, его начинал раздражать ее взгляд и явно читавшееся на ее лице желание помучить. Она слегка нахмурилась и вперила в него взор Юноны, на которую была очень похожа.

— О нет, пан Боровецкий, я просто спрашиваю про Люцию, про нашу милую подругу, потому что и я люблю ее не меньше, хотя, возможно, несколько по-иному, — миролюбивым тоном возразила она.

— Я готов вам верить, что пани Цукер достойна любви.

— И достойна того, чтобы об этой любви не отрекались, пан Боровецкий. Мы с ней как две сестры и ничего друг от друга не скрываем, — со значением произнесла она.

— И что же? — спросил он глухим от сдерживаемого гнева голосом, его злило, что Люция выболтала их тайну этой классической кукле.

— А то, что надо мне доверять и стараться заслужить мою дружбу, которая может вам очень даже пригодиться.