Я иду на голос и вижу: плотно прислонясь к стене спиной, приподняв подбородок и упершись затылком в стену, стоит навытяжку Зыкина.

— Что за представление, Людмила Георгиевна?

— Я худею по рекомендации йогов.

— И долго вы так стоите?

— Сорок минут.

— Сколько еще стоять?

— Двадцать.

— И давно вы занимаетесь этой процедурой?

— Неделю. Каждый день по часу.

— И на сколько похудели?

— На полкило.

— Всего на полкило? Бросьте вы заниматься чепухой. Вот пусть тот йог, что дал вам совет так худеть, сам встанет к стенке.

— В том-то и дело, что человек, который мне это посоветовал, худеет по-другому: он меньше ест.

— Вот и вы бы меньше ели свою «синеглазку» с маслом и все то, что увеличивает вес.

Как мне потом «доложил» Гридин, после этого разговора у стены Зыкина больше не стояла. Впрочем, Гридин и сам был против таких методов похудения.

Дуэт с Виктором Черномырдиным.

Зыкина, конечно, с годами стала полнеть. Ее утягивали и затягивали в поясе всеми доступными способами. Художницы-модельеры шили платья, чтобы скрыть недостатки фигуры, что и делается для всех женщин во всем мире. А тут еще пришла мода — платья и юбки стали носить выше колен.

Вот в таком черном вечернем наряде Людмила Георгиевна отправилась поздравлять с 80-летним юбилеем И. А. Моисеева, легендарного нашего хореографа (его чествовали на утопающей в цветах и подарках сцене зала Чайковского, там, где находится база его ансамбля).

Где-то дней через пять-шесть после юбилея мы с Игорем Александровичем играли в шахматы в его рабочем кабинете. «Малышка (так он звал меня за мой высокий рост), — обратился ко мне Моисеев, делая очередной ход, — передай нашей русской мадонне, которую я искренне уважаю и считаю великой певицей, что короткая юбка портит ее образ. В длинных и красивых платьях она выглядит как творение Бога, а в коротком чересчур платье — как черт знает кто».

Я передал певице слова Моисеева в точности, за исключением последних трех, заменив их одним словом — «безобразие». Реакции никакой не последовало, посмотрела на меня молча, словно задумалась. Через некоторое время услышал, как Зыкина говорила кому-то по телефону: «Я чувствовала, что юбка слишком коротка. И только Моисеев сказал правду, а другие промолчали».

С тех пор коротких юбок и платьев Зыкина не носила.

При обсуждении моделей платья или примерке требовала от костюмерши, чтобы на ткани не было ни пятнышка, ни соринки. Иногда ссорилась с портнихой, если что-то ей где-то было не по фигуре, не соответствовало ее вкусу или ощущению.

Одевалась просто, долго причесывала волосы и без соответствующих процедур перед зеркалом на люди не появлялась. При проведении макияжа меня не стеснялась. Когда ее взгляд задерживался на одежде артистки ансамбля или просто женщине, идущей по улице, и она начинала хвалить, например, манжету или клапан кармана, задумываясь над тем, что и ей следовало бы сделать такие же детали кроя и пошива, я говорил: «Людмила Георгиевна, может, вам вовсе не подойдет то, что вы увидели. Каждая женщина неповторима, и вы не должны следовать принципу, если кому-то что-то идет, так и мне это будет хорошо. Вы — Зыкина. С вас должны брать пример. Надо слушать Пьера Кардена, Славу Зайцева, наконец, известного художника-модельера, модельера-конструктора, что к вашему образу, фигуре будет подходить лучше всего». Нарядов у нее было много разных и отличного качества. Концертные платья меняла довольно часто. С ними иногда бывали и проколы. Перед отлетом в Канаду заказала Вячеславу Зайцеву платье сине-белых цветов и оттенков, достаточно, по мнению Зайцева, лаконичное и стильное. В Канаде до выступления на сцене она решила это платье усовершенствовать и расшила его какими-то аляповатыми узорами. По возвращении в Москву показала модельеру.

«Я был в шоке от увиденного, но промолчал, — вспоминал Зайцев, — украсила „по-своему“. Сказал ей: „Хорошо, ладно, все хорошо, слава богу“. Не захотелось ее огорчать».

В зените всенародной популярности попасть на концерт Зыкиной было совсем непросто. Цены на билеты были смехотворными по сравнению с нынешними, особенно когда певица выступала на стадионах. Поклонники изобретали всевозможные способы услышать или увидеть любимую певицу. Один из таких способов оказался поистине уникальным в своем роде.

В июне 1976 года на Лубянку из Воронежа пришло письмо. Автор его сообщал, что он — сын русского эмигранта, по заданию ЦРУ был заброшен на территорию СССР. Ему удалось собрать материал о дислокации ракетных баз на Сахалине. Однако он готов явиться с повинной в КГБ. Но не желает провести остаток жизни в советских лагерях. КГБ, в случае согласия предоставить ему прощение, должен подать знак: организовать на телевидении трансляцию концерта Людмилы Зыкиной. В письме устанавливались точная дата и время.

Похоже, переполох в известном ведомстве поднялся огромный, автору письма даже кличку присвоили — Меломан. В конце июня, вечером, диктор телевидения сообщил, что намеченная ранее трансляция футбольного матча отменяется. А вместо него будет показан концерт Зыкиной.

Приходит второе письмо от агента. В нем автор благодарил КГБ за концерт и сообщал, что он передумал являться в органы с повинной и у него все готово, чтобы беспрепятственно уйти за кордон. Но Меломан намерен дать ЦРУ дезинформацию, потому что от пребывания в СССР у него остались прекрасные впечатления. В частности, его искренне тронул тот факт, что в Воронеже на Доске почета висит фотография его родственника, несмотря на то, что тот имеет близких родственников, проживающих за рубежом.