Между прочим, первую бомбу сбросил на врага 1 ноября 1911 года лейтенант Кавотти во время итало-турецкой войны. Это были шведские гранаты, весившие два килограмма. Даже такая бомбочка вызвала у турок неописуемый ужас.

Однако человеку свойственно защищаться. И вскоре по низко летавшим тихоходам. — самолетам стали открывать стрельбу. Первый сбитый аэроплан доказал, что борьба с авиацией вполне возможна… Хоть и худосочна папка с газетными вырезками, все-таки любопытные попадаются листочки: «Поднявшись в Нанси, пролетев 812 миль и сбросив над Берлином прокламации, французский летчик лейтенант Маршаль принужден был спуститься близ Холма, всего в шестидесяти милях от русской линии. Захваченный немцами, он помещен в лагерь…» Какой молодец француз! Жаль, что не долетел до нашего расположения.

В то время каждый летчик на счету. Всего 25 эскадрилий (156 самолетов) развернула Франция при мобилизации, призвав в армию 370 частных пилотов.

Выписал в тетрадь, поставил дату — 29 ноября 1916 — и перевертываю страницу с наклеенной на нее вырезкой из газеты «Новое время». Снова просматриваю по диагонали — устаешь читать все подряд. Вдруг ухватил: «Служивший в авиационном батальоне во Франции…» Стоп, о ком это? «…представивший свидетельства командира батальона Бертена и нашего военного агента, русский подданный авиатор Томсон, возвратившийся в Россию для поступления на русскую службу, ходатайствует о приеме его в авиационный отряд действующей армии. Томсон летает на «моране», опытный воздушный боец…» Старый знакомый, Эдуард Мартынович!

Заказываю еще кучу материалов о действиях русской авиации в год его возвращения, очередную порцию томов переписки канцелярии Авиадарма и возвращаюсь к вырезкам.

…Слава военному чиновнику! Передо мной письмо самого Виктора Георгиевича Федорова! Да, того самого «воздушного казака Вердена». Он подробно описывает петроградскому приятелю свои воздушные бои! Редкая удача!.. Вот так, с перерывами, продолжается поиск.

И все же материалов до обидного мало. Главные должны быть во Франции. Вот куда бы съездить…

Ежегодно в День Победы в Московском Доме литераторов встречаются писатели-фронтовики. У каждого ветерана пригласительный билет и стихотворный «продаттестат», подписанный в свое время так: «Калькулятор — майор запаса Михаил Светлов». Читаешь и невольно улыбаешься таким, например, строчкам: «Пейте вкусную, натуральную, к сожалению, минеральную». У входа в Дом девушки-регулировщицы в лихо заломленных пилотках проверяют документы и направляют пришедших к палатке военторга. Здесь выдается фронтовая чарка, дымится вареная картошка, на блюде соленые огурцы, лук, черные сухари.

— С победой! — И звенят сдвинутые кружки. Набрав из огромного кисета по щепотке махорки, свернув цигарки, ветераны предаются дорогим воспоминаниям…

Звучит команда «строиться!».

И вот уже в обширном вестибюле шеренги фронтовиков. Начинается перекличка.

Сторонний наблюдатель, вероятно, улыбнулся бы, услышав, что знаменитый писатель назван «гвардии сержантом», а менее известный литератор — «полковником». Но стоящих в строю былая субординация не разделяет — все бойцы.

Старшему из приглашенных героев минувшей войны, а ими бывали маршалы Жуков, Конев, Баграмян, командующие армиями, докладывает проводящий перекличку. Включается радиоузел, и Юрий Левитан читает приказ по «литературному гарнизону». Это тоже традиция.

Снова команда «смирно!», и к мраморной доске с именами погибших на фронте московских писателей возлагаются цветы.

После торжественного церемониала ветераны рассаживаются за праздничные столы: раньше — по родам войск, теперь — все вместе. Годы берут свое…

На одном из таких праздников моим соседом оказался совсем незнакомый коренастый крепыш, энергичный, веселый человек. Гость, но откуда?

— У нас сегодня дорогой гость, — объявляет тамада авиационного стола, — летчик полка «Нормандия — Неман» Константин Фельдзер!..

И, переждав аплодисменты, мой сосед произносит тост на добром русском, да еще фронтовом языке! Мне необыкновенно повезло. Когда поутих накал первых минут, мы разговорились. Я рассказал Фельдзеру о своих поисках, стал расспрашивать, где во Франции можно было бы найти документы тех лет, к кому обратиться. Французский товарищ энергично поддержал «толковое дело», удивился, что ничего никогда не слышал об их предшественниках по боевому братству.

— Слушай, — мы сразу перешли на «ты», — я завтра улетаю в Париж. Трепаться не люблю зря, приеду, расшевелю наших деятелей и все тебе напишу. Давай свой адрес…

Очень скоро я получил из Парижа толстенное письмо. Фельдзер подробно описывал, где и у кого могут быть интересующие меня документы, кто занимается историей французской авиации, с кем он уже говорил о моих поисках и к кому я могу написать. А чтобы облегчить мою задачу, вложил несколько конвертов авиапочты с надписанными адресами!