Поэтому, когда он собрался уходить, она удержала его:

— Вы разве не зайдете? Я слышала, в последнее время среди куртизанок появилась новая мода. Они позволяют мужчинам наблюдать за тем, как они переодеваются.

Фергюсон с удивлением уставился на нее.

— Где, черт возьми, вы услыхали это?

— Конечно в театре! Вы что же, думаете, будто там царит атмосфера невинности?

Она немедленно пожалела о сказанном. Реакция на ее игривые слова последовала незамедлительно. Не обращая внимания на слабые протесты горничной, Фергюсон втолкнул Мадлен в комнату.

— Кыш! — не отрывая глаз от Мадлен, бросил он горничной, которая пулей вылетела из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Фергюсон повернул ключ в замке. Мадлен услышала негромкий щелчок, прозвучавший в тишине комнаты, как выстрел. Этот звук показался и опасным, и захватывающим одновременно.

Фергюсон положил ключ в карман сюртука.

— Теперь, леди Мадлен, — растягивая слова, произнес он, — давайте разберемся, для чего я здесь?

Она покраснела, сгорая от желания и стыда.

— Если хотите, вы можете уйти, ваша светлость, — прошептала она.

Он шагнул к ней, приподнял ее подбородок, вынуждая Мадлен посмотреть ему в глаза.

— Я готов смириться даже с «вашей светлостью», если эти слова произносят ваши прекрасные уста.

У нее пересохло во рту. Пожирая ее полными страсти и обожания глазами, он провел тыльной стороной кисти по ее щеке. Прикосновение было мягким, трепетным и не оставляющим никаких сомнений в его желании. Он заключил ее в объятия, а потом его руки скользнули вниз, на бедра.

— Вы все еще невинны, несмотря на профессию, — сказал он, целуя ее в лоб. — Даже в театре вы не позволяете прикасаться к себе.

Его руки ласкали ее бедра.

— А вот я не святой, Мад.

Он прижал ее к себе, и она почувствовала, как что-то уперлось ей в живот.

— Если вы никак не попытаетесь остановить меня, то окажетесь в большой опасности.

Она была вне себя. Фергюсон не напрасно называл ее Мад — безумная. Хоть он и предостерегал ее от безрассудства, ее желание утолить тот голод, который пробудили в ней его прикосновения, заставило голос разума умолкнуть.

— Я бы огорчилась, если бы вы оказались святым, Фергюсон.

Он изменился в лице. Ей показалось, что он сейчас уйдет, и какой-то животный инстинкт толкнул ее к нему. Она запрокинула голову, надеясь, что ее призыв не останется безответным, потому что иначе она умерла бы от стыда.

— А вы любите играть с огнем! — пробормотал он, прикасаясь к ее шее губами.

Она едва дала ему это сделать: перехватила его поцелуй, страстно впилась в его губы губами, с силой прижимаясь к нему, словно стремясь слиться с ним в единое целое. Она застонала, когда ее тело, внезапно обретшее невероятную чувствительность, сообщило ей о грубом шве на бриджах в районе промежности. И тут он остановился. Открыв глаза, она увидела, что он улыбается. Похоже, его забавляло ее изумление. Но нет: он очень нежно поцеловал ее в уголок рта. Улыбка делала его моложе, стирая с лица печать цинизма и горечи. Таким она его совсем не знала.

— Я предупреждал: если вы еще раз позволите поцеловать себя, я накажу вас, — произнес он, внимательно глядя ей в глаза.

Сначала она не поняла, о чем он говорит. Но когда он начал расстегивать сюртук, она вдруг покраснела.

— Как вы хотите наказать меня?

Вместо ответа он быстро расстегнул на ней куртку, потом жилет и рубашку, развязал шейный платок — в мгновение ока Мадлен оказалась обнаженной по пояс. Отбросив одежду в сторону, он провел ладонью по грубым полотняным бинтам, коснулся кожи чуть ниже, на животе, и обвел пальцем вокруг пупка. Мадлен задрожала. Тогда он вернулся к ее груди. Ее соскам сразу стало невыносимо тесно под бинтами. Она чуть прогнулась в пояснице, надеясь, что на этот раз он не остановится. А он тем временем погрузил пальцы в ложбинку между грудями. У нее перехватило дыхание от ощущения его сильной руки, прикасающейся к коже. Словно дразня ее, он очень медленно потянул за концы завязок, и Мадлен судорожно выдохнула, когда узел наконец разошелся.

— Повернись, — тихо скомандовал он.

Он смотрел на нее с таким вожделением, что у нее не осталось сомнений: с этим мужчиной ее сердце не будет в безопасности, как, впрочем, и невинность. Но она была твердо убеждена: что бы ни случилось, Фергюсон не причинит ей боли.

Мадлен медленно повернулась к нему спиной, и первый слой полотна оказался у него в руках. Она словно танцевала какой-то странный, экзотический танец. Фергюсон снова потянул за бинт, заставляя ее медленно кружиться на месте. Описав полный круг, она вновь оказалась у него в объятиях, скрепленных долгим, томительным поцелуем, от которого у нее в жилах вскипела кровь.

— Еще раз, — прошептал он, начиная новый виток этой странной игры.

Потребовалось шесть медленных, сладостно-мучительных поворотов, чтобы полностью высвободить ее грудь, и шесть до боли долгих поцелуев, чтобы ее возбуждение стало почти невыносимым. Грубая ткань сюртука коснулась ее сосков, когда он прижал ее к себе, и она вздрогнула. В качестве компенсации он прикоснулся губами сначала к одному, затем к другому. Мадлен испытала блаженство, а он окинул ее взглядом, словно изучая ее в этом незнакомом ему состоянии. Она физически ощущала этот взгляд: так же, как прикосновения его рук или губ. От этого взгляда покалывало в груди. Или это происходило потому, что она освободилась от тугих бинтов?