Их время всегда проходило так: неспешно и почти бездумно. Они мало разговаривали друг с другом — потому что почти всегда были вместе и были в курсе событий естественным образом, без облачения их в слова. Иногда они слушали музыку, старые альбомы русского рока, которые Саша сначала таскала у матери, а потом купила себе на дисках. Некоторое время уходило на то, чтобы Саша списала у Полины домашку — но не более получаса. Списывала Саша быстро и невнимательно, так что все равно получала тройки. Иногда возникала необходимость обсудить кого-то из общих знакомых или договориться пойти куда-нибудь, и тогда они ненадолго оживали, но потом тишина снова повисала между ними, и в этой тишине им было хорошо.

Полина лежала на краю кровати и могла пролежать так и час, и много больше: не двигаясь, медленно сползая в пропасть над прикроватным ковриком.

Саша знала, что она схватится за покрывало в самую последнюю минуту и не упадет, но все равно была готова поймать. Ловить Полину было главным делом Сашиной жизни.

Они были вместе с первого класса, и уже тогда Саша знала, что готова убить за нее. Все остальные тоже читали это в ее взгляде. Это стало очевидно в пятом, когда Саша прогуливала контрольную и пришла в школу к концу первого урока. Раздевалка была пуста, и она быстро пошла по рядам между вешалками, отыскивая свободное место для своего пальто. Кто-то жалобно всхлипнул у дальней стены. Зашуршала синтетическая ткань зимних курток, и снова все стихло. Движимая любопытством, Саша пошла на звук. Дальняя вешалка была пуста: пальто и мешки для сменной обуви неряшливой кучей валялись на полу. Поверх одежды лежала Полина. Ее тонкие, обутые в огромные сапоги ноги бессильно дергались в воздухе. Трое крепких мальчишек, класса, наверное, из шестого, держали ее: двое — за руки, еще один зажимал Полине рот чужим мальчишеским шарфом. Саша встала напротив и уперла руки в бока. Ее расстегнутое черное пальто приподнялось на спине, как крылья птицы, готовой к нападению. Она казалась очень маленькой птичкой по сравнению с тремя нападавшими, но совсем не боялась. Она просто стояла и смотрела на них, а они — на нее. Это было как сеанс гипноза. Все молчали. Потом самый крупный парень — тот, что прижимал к лицу Полины шарф, — словно бы ожил и поднял руки. Поднял едва ли не над головой. Двое других отпустили Полину. Саша вытянула вперед ладонь, словно приказывала отдать то, что ей принадлежит. Полина взмахнула руками и ногами, словно жук, который безуспешно пытается перевернуться, и снова замерла в груде сброшенной одежды. Тогда стоящий справа мальчишка взял ее за худенькие плечи и аккуратно поднял на ноги. Полина медленно пошла вперед. Тогда Саша сняла пальто, повесила его на крючок, взяла Полину под руку, и они медленно покинули раздевалку.

Теперь было почти то же самое, только угроза была смутной, неявной — но все-таки ощутимой и гораздо более серьезной. Саша думала, что хмурого взгляда и даже слов теперь будет недостаточно. Возможно, наступало время, когда она действительно должна была убить, чтобы защитить Полину.

Она вспоминала школу, и в животе ее вскипал жгучий яд, каждый нерв наполнялся колючим током.

Утро этого дня начиналось нормально. Ромка Нестеров мучился у доски с уравнением. Весь класс делал вид, что тоже решает, и только Полина шептала Вадику через проход: «А4. Мимо? Б5? Тоже мимо». Вера Павловна поглядывала в их сторону с неодобрением, но ничего не говорила: Полине было многое позволено.

Саша сначала смотрела в окно, за которым шел дождь, а потом на Веру Павловну. Она не любила толстых людей, но классная была из тех, кому шла полнота. Вера Павловна носила свое тело легко и с гордостью. Школьники побаивались ее без ненависти, слушались из уважения, и Саша разделяла общее отношение.

Историк же, чей урок был следующим, вызывал совсем иные чувства. Это был невысокий, худенький мужичок с забранными в конский хвост длинными, немытыми и редкими волосами.

Полина, как всегда, не спешила заходить в его кабинет. Она дождалась звонка и быстро нырнула в дверь, а там, за спинами одноклассников, — за парту. Села, сползла как можно ниже, чтобы мощная спина Шипитько закрыла ее от учительского стола, и тряхнула головой. Густая, длинная — ниже кончика носа — челка тут же упала на глаза. У Полины вообще были роскошные волосы, которые она почти никогда не заплетала и не укладывала в прически — если, конечно, не настаивала мать. Волосы служили ей стеной, которой она отгораживалась от всего пугающего и страшного.

Сейчас челка не помогла: историк вызвал Полину к доске. Опять. Как и на прошлом, и на позапрошлом уроке. Полина вышла и стала отвечать, глядя в пол и на карту: отвечала четко и правильно и, как всегда, рассказывала намного больше того, что было написано в школьном учебнике. А историк смотрел на нее.

Саше не нравился этот взгляд. Именно этот взгляд заставлял ее бояться за Полину.

Виктор проснулся часов в шесть утра и долго смотрел в потолок, пытаясь уснуть. Ничего не выходило, и он стал думать о фильме про собственную смерть.

Теперь, ранним утром, когда в квартире было прохладно и тихо, когда стекло не пропускало даже приглушенных звуков — ни стука капель дождя по жестяному подоконнику, ни шороха автомобильных шин, ни человеческих голосов, — мысли стали яснее.

«Какого черта?! — подумал Виктор. — Какая чушь! Верить в то, что ты мертвый, — что может быть глупее? Это наваждение, какая-то болезнь. Конечно, я был болен вчера, иначе разве я мог бы не то что поверить, даже представить?..»

Он лежал, подложив руки под голову, и думал. Первое, что показалось ему подозрительным, — название канала. СЛТ. Оно не было похоже на традиционные названия: ОРТ, РТР, СТС, НТВ, ДТВ. Нигде, нигде не было аморфной, растекающейся буквы «Л». В названии канала «Л» выглядела бредово и глупо.

Потом: сама передача. Не записалось ни начала, ни конца. Не было ни заставки, ни титров. Просто видео. Это тоже казалось подозрительным.

Виктор сел, облокотился о спинку дивана: он не раскладывал его на полную ширину с тех пор, как Рита перестала ночевать в большой комнате. Ему вполне хватало половинки, на которой вместо тюфяка он раскатывал сложенное вдвое зимнее одеяло, а поверх расстилал свежее белье, которое сам стирал и гладил каждую неделю.

Взгляд его уперся в черный матовый экран телевизора, похожий на закопченное стекло, через которое он мальчишкой смотрел на солнце, и Виктор подумал, что стоило бы вчера обратить внимание, монтировалась ли запись, или одна камера снимала весь ролик непрерывно. Ведь, если монтировалась, значит, кто-то мог запросто снять фальшивку. Найти похожего мальчика, одеть его в такую же одежду…

Да! Одежда была главным! Именно по одежде он и узнал себя: коричневые брюки со стрелками, светлая рубашка в дурацкую бежевую полоску — он всегда терпеть не мог эту рубашку…