Правда, он не часто говорил о себе. Его очень интересовали другие. Мать рассказывала мне, что ему интересен каждый человек, которого он встречал. Он хотел знать о людях все. Харриман Блейкмор мог рассказывать подробности о жизни Дейзи и Тома Аркрайтов, которые он, к их удивлению, выуживал из них — ни Дейзи, ни Том не отличались разговорчивостью.

Ему хотелось послушать о моей жизни в Австралии, и я сама не заметила, как рассказала ему о Форманах, включая эпизод с бродягой и поездкой Джеймса на опаловые прииски.

Я была совершенно очарована всем, что видела в Замке Фолли — впервые после смерти Тоби я ни разу не вспомнила о нем.

Моя мать показала мне свой фургон. Харриман установил его специально для жены.

— Он говорит, что во мне настолько сильны цыганские черты характера, что я никогда не смогу утратить или изменить их. Я никогда не забуду, что родилась в фургоне и все детство провела в нем. Во мне течет цыганская кровь. А это значит, моя дорогая, что в тебе она тоже есть, ведь ты — часть меня. Иногда мне хочется побыть одной. Я прихожу сюда и сижу на ступеньках фургона, наедине с природой. Потом возвращаюсь в дом, где есть Харриман, мой учитель, наставник и покровитель. И тогда я понимаю, что он был прав. Я принадлежу разным мирам… и благодаря ему могу жить в обоих. Потому что Харриман знал, что иначе я не смогу быть счастлива.

— А вы счастливы? — спросила я. — Наверно, эта жизнь очень отличается от той, когда вы выступали в театре и были всеобщей любимицей.

— Я никогда не была настолько знаменитой, — рассмеялась моя мать. — У меня был довольно скромный успех. Но я срывала аплодисменты и в Лондоне, и в Париже, и в Мадриде. Это опьяняет. Однако Харриман всегда предупреждал меня: не стоит придавать слишком большое значение таким эфемерным вещам, как слава. Он напоминал мне, что любовь толпы непостоянна. Любимцы публики приходят и уходят. Быть поверженным идолом очень горько. Лучше вовсе не становиться идолом. Харриман научил меня, как относиться к подобному успеху.

— Должно быть, он был прекрасным учителем.

— Я благословляю тот день, когда он решил приехать в наш табор!

— Думаю, и он тоже.

— Но тебе это кажется странным, не так ли? Этот старик — и такая женщина, как я. Видишь ли, Харриман вовсе не стар. Он никогда не станет по-настоящему старым. У него яркий ум, и он всегда восхищает меня. Что же до меня, моя жизнь была полна приключений, и в сорок пять я, так сказать, удалилась от мирской суеты. Разве это не потрясающе? О Кармел! Нам столько нужно рассказать друг другу!

Каждый день был насыщен интересными событиями и разговорами. Мы с Розалин — я теперь в мыслях именно так ее и называла, потому что Зингара — это псевдоним танцовщицы, — очень сблизились, сроднились. Между нами наконец восстановились родственные отношения, и мы спешили наверстать годы, которые жили в разлуке.

Мы много гуляли. Розалин хотела, чтобы я почувствовала магию пустоши. Моя мать распускала волосы, и они развевались на ветру. Мы находили какой-нибудь валун, прислонялись к нему спиной, сидели и говорили. Она рассказывала мне о Тоби. Я с удивлением заметила, что могу участвовать в разговоре о нем без разрывающего душу горя, как раньше.

— Он был прекрасным человеком, — говорила мама. — Я любила его, и он по-своему любил меня. Он был из тех мужчин, которые могут любить многих в одно и то же время. Но самой большой любовью в его жизни оказалась любовь к дочери. Я была не такой уж юной, когда мы встретились — мне исполнилось двадцать три. То есть я была старше, чем ты сейчас. Я делала свои первые шаги на сцене. И хотя Харриман уже был в моей жизни, наши с ним отношения еще не были такими, какими они стали позже. Он интересовался мной, но у него было много других интересов. В то время он находился за границей. Всю жизнь время от времени я мечтала о цыганской жизни… Скитания с места на место… бесконечная дорога… свежий ветер… свобода. Я возвращалась. Роза всегда понимала меня. Она так гордилась тем, что я делала! Думаю, она считает, что мои успехи гораздо больше на самом деле. Она всегда радовалась, когда я приезжала.

— И именно тогда, когда вы гостили у Розы, вы с Тоби и повстречались.

Розалин кивнула.

— Я встретила его в лесу. Мы разговорились. Между нами сразу же вспыхнула взаимная симпатия. Я была легкомысленной — и он тоже. Мы были молоды. И оба с головой окунулись в отношения, построенные только на сиюминутном желании и страсти. Он не был моим первым мужчиной. До него у меня уже было несколько любовников. Но он был совсем другим. Мы встречались снова и снова. Для таких людей, как мы, это вполне естественно. Тоби не сразу узнал о твоем появлении. К тому времени ты была в безопасности в Коммонвуд-Хаусе. Он говорил, что женился бы на мне, если бы уже не был женат. Он часто рассказывал мне о жизни в Коммонвуде. Ему было очень жаль доктора. Сестра Тоби — просто мегера. Все женщины в его семье были такими… практичными, деятельными, но жить с ними было очень непросто. Мне нравилось слушать о Коммонвуд-Хаусе. И я понимала, что там тебе будет хорошо… в конце концов, ты была членом их семьи. Я часто видела доктора, когда он выходил из экипажа, навещая своих пациентов. Иногда я встречала его жену — очень сдержанную, очень благовоспитанную. Я видела и детей с няней. Они интересовали меня потому, что были связаны с Тоби. Однажды он подарил мне медальон. Это был цыганский медальон, и на нем было написано «На удачу» на нашем языке.

— Он до сих пор у меня.

— Я была уверена, что доктор узнает медальон, поэтому и повесила его тебе на шею. Тоби рассказывал мне, что, когда он купил этот медальон, доктор был рядом и даже предупреждал его о том, что нужно быть осторожным. Он знал, конечно, что между нами происходит, о наших с Тоби отношениях. Когда мне пришел срок рожать, я поехала к Розе. Мне хотелось, чтобы тебя воспитали так, как должны были воспитывать ребенка Тоби. Я знала, что в Коммонвуд-Хаусе тебе обеспечат достойную жизнь. Ну, а остальное тебе известно.