В. Соловьев определял Церковь как мистическое общество [809] , и для понимания Флоренского необходимо установить преемственность мышления в этом важнейшем вопросе, несмотря на его несогласие с Соловьевым во многом другом.

Несомненно, что отец Павел успел за свою короткую среди нас жизнь сделать какой–то шаг в развитии учения о Церкви, хотя именно эту сторону его деятельности как раз не заметили все его критики, говоря, что он «выдает свои философские домыслы за «церковную мысль»» (Зеньковский) или что он «не из православных глубин исходит» (Флоровский). Бердяев — эпохи выхода книги (1914 год) — считал, что Церковь Флоренского — «архаическая» и «стилизованная», то есть и устарелая и ненужная. «Глубоко враждебна эта книга, — писал он, — новой религиозной жизни»; Флоренский «хочет… остаться… в детском периоде христианства»; «он весь обращен назад». Как будто в «детском периоде христианства» не были сказаны эти вечные слова: «Иисус Христос вчера и сегодня и во веки Тот же».

Только епископ Феодор (Поздеевский), строгий и хороший монах и ученый, ректор академии, сказал, что «книга автора от начала до конца православна» и что, «прочитавши книгу отца Павла и совершивши совсем непривычный для богословской мысли путь, мы можем сказать: автор утвердил и уяснил в нашем сознании абсолютную ценность духовной истины (именно Триединства, как основного христианского догмата) и утвердил в нашем сознании Церковь» [810] .

Этим много сказано. Только после Флоренского стало возможно утверждение В. Лосского: «Основная догматическая тема нашего времени — учение о Церкви» [811] . Известно, что нет догмата о невозможности нового догмата. Догмат о Церкви, понимаемый как переживаемая в живом опыте тайна Божия о созидании святого человечества, возможно, будет последним подвигом христианской жизни и мысли. «Живой религиозный опыт, — пишет Флоренский в предисловии, — (это) единственный законный способ познания догматов» [812] .

Церковь как истина определила мышление Флоренского, очевидно, с молодых лет. В его биографиях обычно отмечается без всяких пояснений, что в начале века он участвовал или даже «создал» вместе с Эрном, В. Свенцицким и отцом Ионой Брихничевым «Союз христианской борьбы», «имевший в виду активные выступления во имя… обновления общественного строя» (Зеньковский). Идеи этого общества в части социальной были как–то связаны с идеями первой революции, и архиепископ Антоний (Храповицкий) называл его участников «революционной бандой». Но, чтобы несколько пояснить этот факт биографии, я выпишу те пункты программы «Христианского братства борьбы» (а не союза), в которых видно его отношение к Церкви.

Пункты 6–7: «Всеобщего благополучия по глубочайшей вере христианской на этой земле никогда не будет… В пределах истории последняя цель христиан — это явление «жены, облеченной в солнце» (Откр. 12, 1). Церковь откроется верующим как Невеста Хрис това, готовящаяся к браку с Господином своим» [813] . Свенцицкий, очевидно наиболее активный деятель Братства, в речи, произнесенной в 1907 году в Петербургской судебной палате в связи с обвинением его в обращенном к войскам призыве к неповиновению власти, пояснил, что обращался не к войскам, а к Церкви, и при этом уточнил, что он понимает под Церковью. «Церковь, — сказал он, — тело Христово… Вне Христа, вне Церкви не может быть ни Истины, ни Добра, ни Красоты… Это безгранично расширяет границы Церкви, но и безгранично суживает их. В них может не войти обер–прокурор (Синода. — С. Ф.) и найдет свое место творчество Бетховена. Мир в своей борьбе стремится к этому творческому источнику жизни — к Церкви» [814] . Можно, кстати, отметить, что это тот самый Валентин Свенцицкий, который через 15 лет после этой речи стал священником в Москве, духовным руководителем множества людей, учителем непрестанной молитвы и «монастыря в миру».

Из напечатанных работ Флоренского единственная, где видно какое–то соучастие в «Христианском братстве борьбы», — это брошюра «Вопль крови», представляющая собой его «Слово в неделю Крестопоклонную», сказанное в 1906 году в храме духовной академии. Но и в ней есть такие слова: «Церковь — самое дорогое, что есть для нас на земле, — мост к Небу».

«Письмо первое: Два мира» примыкает к предисловию в подведении читателя к первичному ощущению Церкви. «Все кружится, все скользит в мертвенную бездну, — пишет Флоренский. — Только Один пребывает, только в Нем неизменность, жизнь и покой… В жизни все мятется, все зыблется в миражных очертаниях. А из глуби души подымается нестерпимая потребность опереть себя на «Столп и Утверждение Истины»… не одной из истин, не частной и дробящейся истины человеческой, мятущейся и развеваемой, как прах, гонимый на горах дыханием ветра, но Истины все–целостной и веко–вечной, — Истины единой и Божественной, светлой–пре–светлой Истины, — той «Правды», которая, по слову древнего поэта, есть «солнце миру». Как же подойти к этому Столпу?» [815] Церковь для Флоренского — это «стихия Единого Центра» — Бога, к Которому «сходятся все радиусы круга времен» [816] . Вне этого Центра — все нереально. Это и есть «два мира». И, заканчивая книгу, он пишет: «Есть два мира, и мир этот весь рассыпается в противоречиях, — если только не живет силами того мира… Но как подойти к тому Камню Веры?» [817]

Когда впервые прозвучали в Евангелии слова о камне, в них же было дано противоположение двух миров, основное противоположение христианства: «На сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее».

В раскрытии внутри себя этого противоположения, в раскрытии внутри себя врат Церкви и врат ада и лежит самый верный путь к камню веры. Есть врата Церкви и врата ада, есть Царство Божие и царство мира, Церковь и не–Церковь. Это противоположение мыслимо только в том случае, если в понятие Церкви вкладывается действительное, а не юридическое или словесное только наполнение людей, ее составляющих, благодатной богочеловеческой стихией. «Церковность… — пишет Флоренский в предисловии, — есть та бого–человеческая стихия, из которой сгущаются и выкристаллизовываются в историческом ходе церковного человечества чинопоследования таинств, формулировки догматов, канонические правила и, отчасти, даже текучий и временный уклад церковного быта» [818] .

Утверждая видимые формы церковности, он одновременно определяет их первоисточную животворящую силу, от которой они питаются и являются действенными и вне которой они только «медь звенящая или кимвал звучащий».

Осознание «двух миров», конечно, не было для Флоренского бегством от мира, лежащего во зле, или тем более презрением к этому миру. В примечаниях «Столпа» можно не раз увидеть весьма благожелательные высказывания автора о В. Розанове — близком ему человеке. У Розанова есть такие слова: «Достоевский… противопоставлением Зосимы и Ферапонта… выразил вековечную… истину: истину о тысячелетнем борении двух идеалов — благословляющего и проклинающего, миро–лобызающего и мироплюющего» [819] . В 1917 году Флоренский издал письма архимандрита Феодора (Бухарева) и много сделал для его памяти. В одном письме Бухарев пишет: «У меня все лучшие надежды относительно будущего Церкви Православной и всего мира держатся на том, чтобы и во всем земном и видимом для его спасения от греховного растления… открывать всевозможные среды (области) к проявлению и усвоению мыслями и сердцем Христовой благодати… (Надо) следовать направлению Христова снисхождения с неба в наш видимый мир… и Христова же восхождения от земли на небо уже с земным… естеством» [820] .

Самое трудное в осознании «двух миров» — это то, что не–Церковь живет и внутри церковной ограды, что зло и добро «географически» сосуществуют. Флоренский говорит, что истинная церковность — это «новая жизнь в духе», то есть та или иная степень духовности, та или иная степень стяжания благодати. Но границы между благодатным и неблагодатным или даже противоблагодатным состоянием как внутри человека, так и в совокупности Церкви не четки для обычного сознания. Для познания их прежде всего нужно отдать себе отчет в том, что действительно существует аналогия в бытии Церкви Великой и «церкви малой», Вселенской Церкви и церкви отдельной души. В житии мученицы Серафимы мы читаем такой диалог между нею и ее мучителем: «Игемон рече: «Ты ли сама, якоже глаголеши, церковь еси Бога твоего?» Серафима отвеща: «Понеже помошию Его себе непорочну соблюдаю, поистине Его церковь есмь. Глаголет бо наше Писание: вы есте церкви Бога жива и Дух Божий живет в вас (1 Кор. 3, 16)»» [821] .