Крайплановские, да и других совответработников жены даже несколько стеснялись — слишком, слишком элегантен!

Подаст ли в клубе, в театральном гардеробе и даже на службе даме пальто или могучую шубу-барнаулку, поможет ли отряхнуть веничком снег с пимов — этакие венички при входе в учреждение любого ранга лежали, заведено было с давних пор в Сибири, даже новая власть не изменила порядка,— приложится ли к ручке, поздоровается или попрощается, в любом случае генерал, да и только!

Как с ним, с генералом, себя вести-то? Не обращать на эти гусарские выходки никакого внимания? Неудобно как-то, ведь генерал проделывает все это совершенно непринужденно и вполне доброжелательно, кроме того, каким-то образом, неизвестно каким, но определенно дает понять, что «это только для вас! На остальных дам и не смотрю и не вижу, их, но вас...»

Тут же и отвергнуть ухаживания?

Он как будто бы и не ухаживал, вовсе нет.

Еще эти манеры на что намекали? «Вот как должен вести себя мужчина!» — Как бы всякий раз объяснял Бондарин, и — надо же! — все остальные мужчины на него нисколько за это не обижались, никто, ни один человек. Женщины не обижались тоже, но недоумевали: получалось так, что женщины вполне хороши, что они вполне заслуживают внимания, а вот мужья у них этого не понимают, чурбаны, ни больше, ни меньше! И женщинам, многим, хотелось, чтобы мужья за что-нибудь, все равно за что, но обиделись бы на Бондарина, задели его как-нибудь, что-нибудь высказали ему, что-нибудь такое... Но мужья ни гугу, наоборот, были — с генералом-то! — вежливы и веселы.

Бондарин это умел — и партийным, и выдвиженцам, и «бывшим» подать бывшее свое генеральство с юмором.

Другое смущение касалось, конечно, только тех женщин, которые проживали с Бондариным в одном доме: иногда поутру, провожая ребят в школу, они видели, как быстренько-быстренько с третьего этажа по лестницам сбегала какая-нибудь особа, по виду не совслужащая, но, в общем-то, приличная, интересная.

Ребенок, уже завернутый а отцовский башлык или в мамин платок по самые уши, но с зоркими глазками, тотчас замечал:

— Мама? А что это за тетя? Такая незнакомая.

— Не знаю, сынок!

— Как это не знаешь? Она же а нашем подъезде? Она же из во-о-он той двери вышла, из генеральской.

Что тут станешь делать? Как отвечать ребенку? Нет-нет, в Крайплане всякого рода сплетни и пересуды никогда не поощрялись, советское учреждение должно было быть и действительно было выше этого, а все-таки?..

Все-таки замечено было, что хотя бы отдаленно знакомых для жильцов крайплановских домов посетительниц у Бондарина не бывало, только незнакомки, кто, откуда, ни за что не догадаешься!

Единственное более или менее верное наблюдение: когда а Красносибирск приезжала какая-нибудь театральная или эстрадная труппа, Бондарин неизменно угощал артистов в ресторане «Меркурий» и тогда же, в те же самые календарные числа в подъезде крайплановского жилого дома и замечались этакие вот загадочные фигурки, не то чтобы девичьи, но отнюдь и не старообразные, чаще всего в белых ботиках, с черными лисьими воротниками, а летом в шляпках столичного образца.

В силу всех этих обстоятельств женитьба Бондарина была сама по себе и в принципе делом в некотором роде общественно полезным, во всяком случае, нисколько не удивительным, но то сама по себе и в целом, а не в подробностях.

Одна же из подробностей была вот какого рода: Бондарин женился на Катюше из совнархоза.

Катюшу знали все, ее нельзя было не знать, такую милую, такую веселую и работящую, она была делопроизводителем, вела журнал «входящих-исходящих», вся совнархозовская переписка шла через нее, поэтому из любого учреждения вызывали телефонный номер «23-32» и спрашивали: «Катюша? Здравствуй, товарищ, как там с нашим запросом по строительству Центральной бани? От девятого числа сего месяца?» Катюша тотчас быстро-быстро листала журнал «входящих», наводила справки у секретаря и сообщала: «На подписи, но еще не подписано! » Или: «Вот уже третий день на подписи, учтите!»

Так вот этой всеми любимой, а Бондариным, как выяснилось, больше всех Катюше было от роду двадцать один годик, только-только исполнилось!

И вот эта советская девушка выходит за генерала, за пятидесятилетнего человека, хоть кто удивится!

Да если бы Катюша выходила за своего сверстника, все равно было бы удивительно: она никак не подходила к роли женщины, а жены тем более. Поглядишь на нее, и тут же возникает уверенность, что эта девушка и всегда-то должна быть и будет миленькой, молоденькой, веселой и сообразительной девушкой, что годы будут идти да идти, но они не будут Катюшиными годами, они ее никогда не коснутся. Уже и то, что Катюше перевалило за двадцать, вызывало и сомнения, и недоверие, а тут вдруг Катюша выходит замуж — и за кого?!

У нее были вишневые глаза, кругленькое личико и светлые, с легким рыжеватым оттенком волосы, если бы не волосы, Катюша вполне сошла бы за украинку, но она была коренной сибирячкой, крепенькой и сильной. Это в ней чувствовалось — в движениях, в голосе и даже во взгляде природная сила, выносливость.

Наверное, природа нарочно сделала: соединила взрослую силу с детскостью, что получится?

Получилось приятно, весело, симпатично, а вот пригодно ли для жизни практической, для существования женщины — это до сих пор оставалось никому не известным, самой Катюше, конечно, тоже. Кому же это предстояло выяснить? Конечно, Бондарину!