«Вольво» стоял весь в снегу. Я открыл дверцу, сел, завел двигатель, включил обогрев салона и вышел почистить машину. Достал складную щетку, которую всегда ношу в кармане пальто, — зимой на моей работе без нее как без рук. Я обошел машину кругом, снег был тяжелый, липкий, я весь взмок, пока закончил. И только вернувшись к передней дверце, увидел его. Он лежал на снегу, наверно, выпал из кармана, когда я доставал щетку. Анитин лифчик казался еще чернее на белом снегу, он был похож на зловещую птицу, на ворона, который выклевывал кусочки моего сердца, на ворона с бретельками вместо крыльев. Я снял перчатки, чтобы поднять его, и сел в «Вольво». Лифчик был холодный, такой холодный, что обжигал ладони. Надо было швырнуть его ей в лицо, когда я пришел за кофе, — пусть бы новенький сразу понял, с кем он имеет дело. У меня все кипело внутри, я злился на весь свет, готов был убить не только Аниту, но и Макса — почему он не предостерег меня раньше? А может, он с ней заодно? Все они заодно, теперь я понял, почему официанты посмеивались, видя, как я любезничаю с Анитой. Все все знали. И мне вдруг захотелось хоть на ком-нибудь выместить свою обиду. Я скомкал в руках Анитин лифчик. Положить эту паршивую тряпку обратно в карман? Ни за что! Лучше я отдам его кому-нибудь, кому он меньше всего нужен. Как в игре, когда перебрасывают друг другу «горячую картошку»: каждому в свою очередь достанется! Ох, пропади все пропадом, будь что будет! Эта «картошечка» была и вправду горяча, как мое сердце, а это не шуточки, потому что сердце мое, если кому непонятно, пылало огнем.

Я проделал это так уверенно, будто давно задумал: раз — и сунул лифчик под щиток от солнца со стороны пассажира. И подумал, что теперь, когда мадам банкирша захочет, к примеру, подкрасить губы, кружевной комочек упадет ей прямо на колени. И пусть, все равно, так им и надо, а то у этих старперов-толстосумов уж больно все сладко выходило, с чего бы это их так от счастья распирает.

Я вывел «Вольво» со стоянки и припарковал у дверей ресторана. Банкир с женой уже ждали на улице. Я проворно выскочил, прежде чем они подошли. Он сунул мне в руку пять долларов, я обежал машину и распахнул дверцу перед дамой. Они поблагодарили меня, я холодно пожелал им доброй ночи. Машина неспешно тронулась, я смотрел ей вслед. «Мать вашу!» — вырвалось у меня вслух. Я покачал головой и пошел прочь, домой — ноги моей больше не будет в этом ресторане, а оставшиеся клиенты пусть сходят за своими тачками сами, ничего, прогуляются. А может, оно и к лучшему: я был так зол, что мог еще и не то учинить в других машинах! Патрон, конечно, будет недоволен, когда узнает, что я вот так взял и слинял, — ну и черт с ним! А ведь он, когда принимал меня на работу, предупредил: никаких близких отношений между служащими. Видно, знал, о чем говорил. Жаль только, что он не выразился яснее.

Идея прошвырнуться по Европе впервые пришла Матье в голову в мае. Он поделился со мной своими планами, но поначалу я, по всей видимости, в них не входила. Я быстро сориентировалась и так трогательно пускала слезу всякий раз, когда он произносил слова «путешествие», «Европа» и «лето», что вскоре получила-таки предложение поехать с ним. Я спросила родителей, как они к этому отнесутся. Они посовещались между собой и подписали мне чек на пять тысяч долларов, сказав: ладно уж, в молодые годы полезно посмотреть мир. Мы с Матье оформили паспорта, купили билеты на самолет, собрали вещи — получилось два увесистых рюкзака — и вылетели в Лиссабон. То есть в конечном счете выбрались мы в середине июня.

Я знаю, многие мои ровесники мечтают побывать в Европе. Весь год после занятий подрабатывают где придется, продают, например, обувь или жареную картошку, чтобы летом сесть в самолет и улететь в Старый Свет. Я отношусь к этому немного иначе. Нет, конечно, мне хочется увидеть взрослыми глазами все те страны, в которые меня возили ребенком, но, честно говоря, больше всего в этой затее мне нравилось то, что месье Лафлеш, отец Матье, — он бизнесмен и сам много путешествует — уж не знаю, каким образом, устроил нам большие скидки в сети отелей «Хилтон». Так что путешествие обещало быть приятным: огромные кровати — настоящие королевские ложа, просторные ванные, телевизор, фильмы на заказ, телефон, еда в номер в любое время дня и ночи, «богатый» мини-бар, ну и все прочее, что только душе угодно. В общем, все удобства, как дома, и все это — на другом конце света! Я была в восторге. Иной раз Матье, уткнувшись в карту или путеводитель, изъявлял желание посетить какую-нибудь глухомань; тогда я заглядывала в международный справочник сети «Хилтон», который любезно дал нам с собой месье Лафлеш, и в девяти случаях из десяти сообщала Матье: «Туда ехать нельзя, по меньшей мере на десять миль в округе нет ни одного „Хилтона“».

Все шло прекрасно вплоть до самого Амстердама, как вдруг в середине нашего путешествия Матье взял да и заявил мне однажды вечером с несвойственной ему твердостью, что ему обрыдли безликие и стерильные «Хилтоны» и отныне он желает другого ночлега, более колоритного и подлинно европейского. Мы как раз возвращались с прогулки по Вондел-парку, вот тогда-то он и сказал мне, отпирая дверь нашего номера:

— Эльза, мне хочется увидеть что-то настоящее, что-то подлинное, старинное, а все эти номера — я сыт ими по горло, здесь же все одинаковое, что в Барселоне, что в Париже.

Сказал и стал искать справочник туристических баз, который всю дорогу провел на дне его рюкзака и, к моей радости, до сих пор ни разу не пригодился. Я сидела и курила, ожидая приговора. Пробежалась кончиками пальцев по его спине в надежде отвлечь и даже предложила сходить в квартал красных фонарей, если уж ему так хочется разнообразия, но все без толку. Матье решительно захлопнул справочник и вынес вердикт:

— Завтра едем в Домбург. Это на юге страны, в двух часах отсюда. Переночуем в сельской гостинице. Смотри, здесь написано «памятник старины», и местечко наверняка красивое, и природа, и все такое… Послезавтра вернемся, билеты на поезд в Мюнхен у нас уже заказаны.

Я улыбнулась через силу, потому что меня эта затея, мягко говоря, не вдохновляла. Когда Матье пошел в ванную, я украдкой проверила по справочнику, нет ли «Хилтона» в Домбурге, но на карте и города-то такого не оказалось. Мне конец.

Наутро я сделала все возможное, чтобы удержать Матье в постели. Получилось, но не совсем. Зазвонил будильник.

— Давай еще понежимся! — предложила я.

Но он и слышать ничего не хотел. Вскочил как по тревоге, мигом собрался, покидав вещи в свой рюкзак, а в мой сложил все, что нам в этой поездке не пригодится. На вокзале мы сдали мой рюкзак в камеру хранения и сели в десятичасовой поезд до Мидделбурга. Всю дорогу Матье только и делал, что восторгался жующими коровами, зелеными лугами и прочей лабудой в том же духе. Каждые две минуты он вопил: «Вау!» или: «Ты только посмотри!» Сперва я кивала: «Да-да, чудесно», потом включила плейер и засунула в уши наушники.

Мы вышли из мидделбургского вокзала и пересекли улицу, чтобы сесть на автобус до Домбурга. На остановке Матье озирался с очень довольным видом:

— Какой прелестный городок! — не выдержав, сказал он.

Не знаю, что уж он тут нашел прелестного, по мне, так этот Мидделбург был ужасной дырой. Вокзал крошечный, улочки узехонькие, людишки какие-то с абсолютно отрешённым видом разъезжают на велосипедах, только и слышно со всех сторон, как они трезвонят «дзинь-дзинь!», приветствуя друг друга. К тому же автобус опаздывал, такси здесь, кажется, вообще не водилось, а солнце припекало так, что впору было изжариться заживо. Короче, я его радужного настроения не разделяла. Через полчаса наконец-то подкатил автобус, который пятнадцать минут спустя высадил нас на обочине пустынного шоссе. Оттуда пришлось топать пешком километр с лишним по каменистому проселку, который, казалось, вел в никуда. Я не хныкала только потому, что рюкзак нес Матье и, между прочим, обливался потом. «Перестань свистеть, ты меня раздражаешь!» — единственный раз позволила я себе выразить свое недовольство.