И, когда смявший часового народ врывается в коридор, устремившийся в челе оравы удалец хватает Золотинку за плечо, угроза сообщает ей силы:

— Принцесса Нута! — кричит она мимо Зимки в открытую дверь. Такая страсть в этом крике, что схватившие Золотинку люди позволяют ей говорить. Коридор забит возбужденной толпой. — Принцесса Нута, я вернулась! — кричит Золотинка по-мессалонски.

— Ты, значит, Септа? — доносится слабый, но ясный голос Нуты. Всё стихает.

— Да! Да! — взвинчено говорит Золотинка. — Это я! Я вернулась.

— Ты здорова? — помолчав, спрашивает Нута.

— Да, я здорова! Вполне здорова.

— И ты… живая? — осторожно выпытывает Нута.

— Я живая, — не колеблется подтвердить Золотинка.

Преградой между Нутой и Золотинкой закаменела на пороге Зимка Чепчугова дочь. Потный ратник дышит Золотинке в ухо. Напряженное, готовое рухнуть обвалом ожидание.

— У тебя больной голос. Это и вправду твой голос? — выражает сомнение Нута.

Несколько раз Золотинка пытается начать и не может с собой справиться — нужно вздохнуть.

— Я хотела поговорить с тобой и объяснить, как было. Я упала в воду. В общем, оказалась в воде и отстала от каравана…

— А как же ты не утонула?

— Я хорошо плаваю. Я ныряю на десять саженей в глубину.

— Я бы утонула.

— Ничего страшного не случилось, только не догнала вас сразу.

Среди набившегося в коридор народа иноземцы, они понимают разговор, но именно потому, что понимают, смотрят и слушают с не меньшей подозрительностью, чем те, кто не разумеет по-мессалонски. Нута молчит, набираясь духу что-нибудь сказать. Отголоски прежних переживаний, вновь пробудившееся влечение и просто любопытство склоняют принцессу к Золотинке.

— Но как же говорят… — неуверенно начинает она, — мне растолковали, что письмо принцессы Нилло, твоей матери, подложное. Будто ты его сама сочинила. И что ты ведьма и будто вкралась… То есть, что ты хочешь погубить и меня, и Юлия. Это правда? Я не знаю, как быть?

Золотинка не успевает ответить.

— Принцесса! Ваше величество! — У выхода на палубу крик, толчея; ожесточенно расталкивая людей, пробивается ярко одетый мессалонский витязь — это Амадео. — Ваше величество! — кричит он, не достигнув порога покоев. — Остановитесь, вы в смертельной опасности! Не вступайте с ней в разговор! Это ведьма!

— Не-ет! — с глубокой силой убеждения возражает Золотинка. — Да нет же!

— Да! — Амадео лучше знает. Он пытается пробиться к Золотинке, но его опережают — Золотинка стиснута грубыми мужскими руками.

— Принцесса! — оборачивается она к двери. — Нута!

Твердая ладонь бьет по губам и обрывает остальное. Золотинку отрывают от пола и влекут к выходу, то растягивая, то скручивая, сдавливая грудь и зажимая рот.

Бьется надежда, что Нута подаст голос. Достаточно, может, слова, чтобы приостановить насилие. Нута молчит.

У выхода не протиснуться. Золотинку передают над головами — захватанная множеством рук, девушка ничего не весит.

— Не опускайте на пол! Глядите, чтобы не коснулась земли! — взвинченными голосами предупреждают друг друга знатоки колдовских уловок.

Торжествующий рев перекинулся раскатом на берег, едва Золотинку извлекли наверх. Вскинули ее высоко, не многие могли дотянуться, кто-то подскакивал, пихая соседей, отчего происходило общее шатание, кто-то кричал, а главное, держали. Как явленную миру добычу.

Вместе с плывущей над головами Золотинкой пришла в движение вся громада людей, возбужденный рев бросил скопившихся на насаде к борту, тогда как поставленные на лодку сходни не могли принять и ничтожной доли хлынувшего к узости народу. Не умея ждать, ибо ожидание означало ничем не заполненный, невыносимый промежуток между побуждением и действием, толпа напирала, переполненные мостки дрогнули, лодка черпнула воду, разнесся негодующий крик и вой. Люди гроздьями цеплялись друг за друга, за поручни, за что попало, но кто-то уже сверзился в реку и следом, несмотря на томительную задержку, с треском подломились мостки. В реке густо барахтались пострадавшие, толкались, выплывая к берегу. Появились зашибленные и окровавленные, кричали про утонувших. Прежний сплошной гул распался на выкрики, стоны, проклятия.

С немалым испугом — словно недостаточно было всего, что уже случилось! — Золотинка осознала, что несчастье со сходнями будет засчитано ей в вину. Предполагаемое Золотинкино коварство и явно обнаружившаяся недостаточность мостков никак между собой не сопрягались, но штука-то в том и была, что предполагаемому не хватало явного. Два раздельных явления: витавшую где-то в воображении причину без всякого осязательного следствия и весьма наглядное следствие, не имевшее как будто никакой положительной причины — не трудно было естественным образом по признаку взаимной дополняемости соединить. Кто при сложившихся обстоятельствах взял бы на себя смелость отрицать очевидный факт, что множество вымокших, зашибленных, озлобленных людей пострадали из-за Золотинки? Разве сама Золотинка набралась бы духу подвергнуть сомнению указанную взаимосвязь… Но не могла же она оправдываться прежде обвинения! И потому молчала.