Уже много черных колеблющихся столбов дыма, покачиваясь, поднималось к блеклому, потемневшему небу вблизи позиций, где находилось в ровике орудие Ускова: танки шли. Из прислуги орудия двоих уже унесли санитары, третий, мертвый, лежал под шинелью за пустыми ящиками из-под снарядов.

Остался один Усков. Он тоже был ранен. Противник, обходя свои горящие машины, широко маневрируя, продолжал наступать, и артиллерист, стараясь не замечать своей раны, сам подносил снаряды, сам заряжал, сам наводил и стрелял.

Его полушубок был черен от копоти и крови. В голове шумело. Степь, как волна разбушевавшейся Волги, норовила выскользнуть из-под ног. Но за этой изъязвленной черными рябинами равниной лежал родной Сталинград, изувеченный, истерзанный врагом город. Этого не забывал артиллерист. Он знал: нельзя дать врагу уйти от возмездия. Сознание этого давало раненому, истекающему кровью сталинградцу силы. Он стрелял до тех пор, пока черные силуэты уцелевших танков не отползли окончательно за синевшую в сумерках кромку горизонта. Тогда Анатолий Усков присел на окровавленный, истоптанный снег, вытер ладонью пот со лба, посмотрел на свою черную от пороховой копоти, окровавленную ладонь и лишился сознания.

Он долго лежал в госпитале. А дальше были Белоруссия, Польша, Мазурские озера, болота Восточной Пруссии… Где-то на этом солдатском пути догнало Ускова письмо матери. Мать сообщала, что она снова вернулась в Сталинград, что домик их сожжен, сад выкошен осколками, что живет она, как и большинство вернувшихся в город, в котельной одного из разрушенных домов, но что это все перетерпеть можно — уже начали восстанавливать важнейшие здания.

Много было хлопот у артиллеристов в бурно развивающемся наступлении. Но мысли Анатолия Ускова даже в самые тяжелые боевые дни всегда устремлялись за границы войны, к мирной жизни, и эта трижды милая солдату мирная жизнь была всегда связана со Сталинградом.

В ответном письме артиллерист попросил мать узнать, сохранился ли институт, где он учился; если да, то съездить туда, спросить начальство, сможет ли он после победы продолжать учебу. И уже где-то в Чехословакии, в Австрии или в Венгрии его догнало новое письмо. Мать сообщала, что здание института превращено в развалины. Но институт уже существует, студенты занимаются в нескольких больших подвалах. И еще писала она, что преподаватели его помнят, кланяются ему, желают поскорей вернуться с победой на студенческую скамью.

Да, так уж, видно, у нас в стране повелось, что обязательно сбудутся светлые человеческие мечты, какие бы препятствия ни городила судьба на пути к их осуществлению. И вот уже снова сидел Анатолий Усков за столиком в институтской аудитории, слушал лекции, записывал, отвечал, изучал материал; как и остальные студенты, побаивался экзаменов, будто между первым и вторым курсами и не лежали страшная война, ранение, тяжкие испытания ленинградской блокады, огонь сталинградских боев и победный освободительный поход по землям пяти европейских государств.

Даже то, что на первых порах пришлось заниматься в наскоро восстановленных зданиях, где гулял холодный ветер и замерзали чернила, не очень мешало учебе. Институт Анатолий Усков окончил отлично.

В качестве своей дипломной работы он спроектировал легкий садово-огородный трактор с электрическим двигателем. Вспомнив об этом, он не мог удержать улыбку. Декан факультета, поздравляя молодого инженера с первой конструкторской удачей, предсказал ему, что он станет знаменитым, продолжая столь успешно начатую работу над самыми маленькими машинами с электрическим двигателем.

Вышло наоборот. Анатолия Ускова прославила работа на самоходной машине с электрическим двигателем, самой большой из всех, какие когда-либо создавал технический гений человека.

Товарищи и преподаватели сулили молодому инженеру будущее конструктора. Но разве мог он, сталинградец, воспитанный на славных традициях своего города, устоять перед неотразимым обаянием проекта Волго-Дона, который в те дни еще только начинал строиться в степях, где совсем еще недавно шла великая битва! Диплом с отличием дал ему право выбора. Он не задумываясь предпочел тишине конструкторского бюро неведомую и, вероятно, очень трудную работу на строительстве великой трассы.

— Правильно! Конструкторское бюро от конструктора не уйдет. А вот работу, как известно, надо начинать большим запевом, — сказал отец, узнав о намерении сына…

Может быть, делегатам, сидевшим рядом с молодым, высоким, ясноглазым человеком на Конференции сторонников мирa, было странно видеть, как тот без видимой причины улыбается, рассеянно вертя в руках листки с конспектом своего выступления. Но разве можно бывшему солдату скрыть радость воспоминания о том, какое счастье познал он на стройке, какие необозримые перспективы для смелого технического творчества открыла она перед молодым советским инженером, делающим свои первые шаги!