Если бы кто-нибудь спросил у Наоми Маркхем, как добраться от Оксфорд-стрит до Фулхема, то она ответила бы: «Солнышко, возьми такси». Теперь она еще смогла бы добавить: «Или сядь на электричку линии «Виктория», на Виктория-стэйшн пересядь на линию «Дистрикт» (Уимблдонской ветки) и поезжай до станции Фулхем-Бродвей. Это просто».

В наступившей темноте Алекс сначала не мог разобрать, что за сумки или пакеты были свалены на ступеньках перед входом в его дом. Однако, сделав шаг назад, забрав с собой свою тень, пропустив вперед луч грязно-желтого света от уличного фонаря, он увидел, что на его неуютном крыльце скорчилась человеческая фигура. А приглядевшись поближе, увидев молочную кожу, блестящие белки глаз, он понял.

И он ощутил даже не боль, а мощный удар, оглушительный взрыв эмоций в груди, от которого у него перехватило дыхание. Но придя в себя немного, он спросил небрежным тоном, голосом, который дрожал лишь самую малость:

— И что ты здесь делаешь?

Как долго она ждала? Наоми не могла бы сказать. Казалось, темнота уже несколько часов назад выползла из щелей в асфальте, медленно вскарабкалась вверх по стенам, но небо было светлым до последнего мгновения. Она промерзла до костей (лондонские парки могут-таки проснуться в великолепной глазури инея). Или это от страха зубы так звонко стучали у нее внутри черепа?

Она страшилась его прихода — страшилась больше, чем если бы он вообще не появился. Может, он встречается с кем-то — с какой-нибудь юной девочкой. Может, он вернется очень нескоро. А может, он придет вместе со своей новой девушкой. И как тогда Наоми будет выглядеть, сидя на крыльце под дверью? Какой жалкий вид у нее тогда будет!

Наоми была очень хороша в том, что теперь называется «самый неблагоприятный сценарий»: она мастерски придумывала наиболее плачевные варианты развития событий. И так живо стояла перед ее глазами нарисованная ею же картина, в которой Алекс склонялся над ней и смеялся, держа руку на плече восемнадцатилетней красавицы, что когда он действительно появился, то Наоми забилась в угол и не могла произнести ни слова.

Потом она пришла в себя и произнесла, заимствуя у Алекса нейтральный, разговорный тон, хотя это и потребовало определенного напряжения голосовых связок:

— Мне предложили работу. Я хотела, чтобы ты знал.

— Что-нибудь хорошее?

— Ну, как сказать… Для начала двести тысяч.

— А, понятно.

— Я отказалась.

— Что ж, наверное, ты поступила правильно. Э-э… так что ты тут делаешь, Наоми?

— Я только подумала… — Она протянула руку, и Алекс услужливо помог ей встать на ноги. Их разделяло всего несколько дюймов, ее лицо было поднято к его лицу. Его дыхание обвевало ее щеки, а она всматривалась в его черты, ища указание на его чувства, и она могла бы умереть, просто умереть от любви к нему. — Я почувствовала, — говорила она, а слезы делали ужасные вещи с ее тушью. — То есть мне показалось, что это было бы единственно верно. Я вспомнила, что тот кирпич для курицы был подарен нам обоим.

— Приезжай-ка ты на Новый год ко мне, — решила Элли, проглатывая очередной пончик и слизывая кристаллы сахара с пальцев, — ты, несчастная, одинокая, доведенная до отчаяния женщина. Мы не можем допустить, чтобы ты куксилась дома одна, никому не нужная, под бой часов. «Побольше кружки приготовь и доверху налей» — а, что ты на это скажешь? «Мы пьем за старую любовь, за дружбу прежних дней!» [59] И устроим танцы под звон курантов «Биг Бена».

— Я не одинокая, — возразила Кейт, которая раздраженно слонялась по комнате. Наконец она плюхнулась на диван, потянулась к заварному чайнику, но тут же отпрянула при виде собственного большеносого, угрюмого лица, отразившегося на шоколадной глазури чайника. — И не собираюсь впадать в отчаяние, хотя все равно спасибо. Все эти новогодние мероприятия — абсолютная бессмыслица. Очередная выдумка, чтобы не так грустно было жить, если хочешь знать мое искреннее мнение.

— Не хочу. У меня достаточно своих мнений, искренних и не очень. Некоторые даже считают, что у меня их слишком много. Нет, мы организуем классную вечеринку, — продолжала Элли, отмахиваясь от возражений Кейт. — И вообще, я думаю пригласить всю нашу компашку. Старых приятельниц. Это будет ночь сближения, закапывания топоров войны. И заодно отметим мое новоселье, это ведь первая гулянка в Шлосс-Шарп со времени ремонта. Может, стоит пригласить и моего горе-уборщика Тревора. Пусть он и не очень привлекателен с дерматологической точки зрения и не может похвастаться художественным талантом (ему бы придерживаться более авангардного направления — делать гипсовые слепки дыр, проделанных мочой в снегу, например, — а не упрямо изводить краски), зато новосельем я обязана именно ему.

— Бедный Тревор, — с чувством проговорила Кейт, — ты никак не можешь простить его.

— Ерунда. Все давно забыто и прощено. Подумаешь, небольшой пожар. Кроме того, юный Покок оказал мне огромную услугу, правда сам того не зная. Он, образно говоря, дал мне наводку.

— Дал — что? Эй, Элли, что ты сейчас сказала? Про нашу «компашку»? Ты ведь не собираешься…

— Разумеется, собираюсь. Позову всю нашу старую компанию. Горстов, да. И Алекса с Наоми.

— Тогда на меня не рассчитывай. Я просто не могу. Ты и сама должна понимать, — умоляла Кейт. В этом-то вся проблема с Элли Шарп и состоит, гневно думала она про себя, ее лучшие свойства являются ее же худшими качествами (или наоборот?). Порою трудно бывает отличить ее добрые намерения от не самых добрых. — У меня до сих пор в голове не укладывается, неужели они снова сошлись? Бессмыслица какая-то. Я была уверена, что у него уже прошло это наваждение. Я так надеялась, что все пойдет как надо.