— Здорово, — обрадовалась Кейт.

— Сниму-ка я лишнее… — пробормотала миссис Слак. Ее зад и сиденье стула — старые друзья — воссоединились. Она нагнулась, чтобы расстегнуть ремешки, стягивающие распухшие лодыжки, и высвободила ноги из новых темно-синих летних босоножек. — Они мне немного узки, — приукрасила она действительность, — хотя это мой размер — пять с половиной.

— Может, — рассеянно предположила Кейт, наблюдая за тем, как Джеральдин снимала с рулета обертку, — надо было померить шестой.

— Но я никогда не носила шестерку. — Миссис Слак явно оскорбилась. В чае, который она поднесла ко рту, ходили волны. — Ни разу в жизни, — настаивала она, пытаясь успокоиться перед тем, как сделать глоток. И на случай, если у кого-либо еще оставались сомнения, повторила: — Это не мой размер. — Представление о самой себе у нее сложилось, когда ей было пятнадцать лет, и с тех пор не менялось. То есть она считала, что она по-прежнему могла закидывать ногу выше головы, крутить сальто, танцевать в изящных туфельках, что по-прежнему ее талию можно было обхватить двумя ладонями.

— А, понятно. — Кейт была огорчена и удивлена тем, что ее слова показались обидными. Ей нравилась Молли дю Слак, чьи достоинства Джеральдин явно недооценивала. Они не сводились лишь к аккуратности, с которой миссис Слак вытирала пыль за батареями или боролась с пятнами на кофейном столике; к ним нужно было причислить ее порядочность, честность, чувство самоуважения, исключительную смелость перед лицом бесконечной посредственности. Она была отважна. И все-таки… Взгляд Кейт, украдкой скользя то в сторону, то вниз, остановился наконец на стопе с крупной косточкой, с широкими пальцами. И все-таки, решила она, шестой размер — как минимум.

— Сейчас нельзя доверять размерам производителя. — Джеральдин решительно нарезала рулет и ножом разложила куски по тарелкам. — Ни с обувью, — твердо сказала она, — ни с одеждой. — Лично она находила, что восемнадцатый размер в последнее время стал каким-то маленьким, что слово large на этикетках было преувеличением, но по какой-то причине решила не делиться этим наблюдением.

— Верно, — подтвердила Кейт, стараясь угодить, хотя ей приходилось прилагать усилия, чтобы придумывать такие банальности, не говоря уже о том, чтобы говорить их вслух. Это как если бы кто-нибудь взялся осушать пруд, заранее зная, что на дне обнаружит лишь сгнившую коляску или ржавую кровать. Усилие было неоправданно большим. — Некоторые фирмы экономят на материале гораздо больше, чем другие, — неуверенно заключила она.

— Да, Катарина, — без предупреждения приступила к ней Джеральдин, тоном установив границы, увеличив расстояние между собой и Кейт. — Как продвигаются дела в цветнике?

— Ты имеешь в виду прополку? — Кейт уловила перемену в обращении. Она сделала паузу, чтобы развернуть кусок скрученного шоколадного бисквита в одну полоску. Джеральдин уже давно хотела устранить неясность в их отношениях, раз и навсегда поместив Кейт где-то между дальней родственницей и наемным работником. Сейчас Кейт это показалось забавным, и она нагнулась к чашке, чтобы скрыть ухмылку. — С этим я закончила, — ответила она, придав голосу почтительность. — Или почти закончила.

— На это уходит масса времени, — сказала Джеральдин с неодобрением, которое Кейт должна была понять как: «Более эффективный работник справился бы с этой задачей в два раза быстрее».

— Да, ты не поверишь. — Полоска бисквита разломилась. — Древесная кора, — произнесла она загадочную фразу и сунула кусочек рулета в рот.

— Что?

— Я просто подумала, что если присыпать почву дробленой корой, то сорняков будет гораздо меньше. Конечно, это дорого, но…

— Но прополка тоже стоит денег.

— Вот именно. Со временем ты даже сэкономишь на этом. — Она имела в виду: «Сэкономишь на мне. На моих часах». Но ей было все равно: она могла работать в саду Джеральдин, а могла и не работать. Она годами усмиряла его, удаляя вредную или лишнюю растительность, подрезая, сдерживая в рамках, и постепенно он сломил ее волю. Джеральдин нравились острые как нож края, выбеленные каменные плитки, подметенные дорожки, стриженые газоны, аккуратные бороздки и однотонные клумбы. В Копперфилдсе можно было появиться только по приглашению: в ее саду росло только то, что было посажено. Все выглядело ухоженным, нетронутым, как в муниципальном парке, в этой атмосфере новизны душа томилась, особенно если вспомнить, как здесь все когда-то было.

Большой дом, площадью около четырехсот квадратных футов, был возведен в сороковых годах. Считалось, что раньше на этом участке, среди старинных садов, располагался небольшой монастырь. Супруги Робби, при всей их доброте и щедрости, были, по всей видимости, очень небрежны в содержании сада. Кейт вспоминала берега, ощетинившиеся кустарником, бордюры, заросшие ежевичником и собачьей петрушкой, гнилую дверь в стене из крошащегося кирпича и ржавую тележку, которую оплели и намертво привязали к стене сети вьюнка. Она видела замученные персиковые деревья, пышную траву, усыпанную падалицами; все покрывала мягкая, оранжеватая дымка пыльцы и семян. Все это исчезло после нашествия бульдозеров, уцелела только старинная теплица и живописный участок пляжа в дальней части сада. Будь ее воля, Кейт все сделала бы по-другому. Но ее никто не спрашивал.