Итак, решено: в сентябре, в Италии, Элли во что бы то ни стало переспит с Дэвидом Гарви.

Наоми Маркхем была влюблена. Ей казалось, что никогда раньше не испытывала она этого чувства. Правда, существовала такая поговорка, что любовь, как и боль, невозможно точно вспомнить. Так ли это?

Лунным светом стекла она на диван Кейт. Вся бледная и воздушная, не заботясь больше о кошачьей шерсти, она вздыхала над своей судьбой и пыталась отыскать в прошлом что-либо, сравнимое с ее нынешним состоянием. Она перебирала годы и десятилетия, хранящиеся в ее сердце, но не находила ничего похожего на это сильное, прекрасное чувство.

Сконцентрировавшись, она нарисовала Алана Нейша и рядом Алекса Гарви, но они были настолько несоизмеримы, что казались фрагментами двух разных фотографий: Алекс — в фокусе, на переднем плане, стоит, сложив руки на груди, и уверенно улыбается; Алан — далекий, еле различимый, как незнакомец, случайно попавший в кадр.

Она зевнула — глубоко, до головокружения, словно ей не хватало кислорода. Мысли плыли. Потом какая-то смутная нужда, которую Наоми интерпретировала как жажду, повела ее на кухню в поисках минеральной воды.

Там был Алекс. Сидя на табурете, он ел прямо из коробки шоколадное печенье и с видимым интересом слушал радио.

Не ожидая увидеть его и от этого смутившись, Наоми замешкалась в дверях.

— Мне не спится, — положив щеку на сложенные ладони, объяснила она, будто стояла глубокая ночь, хотя было уже без четверти девять и летнее утро было в самом разгаре. (В тех редких случаях, когда Наоми просыпалась раньше десяти часов, она непременно раздражалась и пребывала в уверенности, что была кем-то или чем-то злонамеренно разбужена.)

Алекс тут же вскочил и обнял ее за локти, чтобы подарить сладкий, шоколадный поцелуй.

— Садись, — потянул он ее за собой, — садись, послушай, что говорят эти идиоты. — Он провел ее через кухню и усадил к себе на колени. Она села — высокая, покачивающаяся, — не доставая ногами до пола, испытывая странное, непривычное чувство неловкости.

— А где Кейт? — Она сплела лодыжки, стараясь удержать равновесие.

— А, давно уже умчалась. Хочешь чаю или еще чего-нибудь?

— Нет.

— Я сам тебе сделаю.

— Нет, правда не хочется. Как ты думаешь, она не… — Наоми посмотрела на раковину, на сушилку, где скопилась гора неубранной посуды, и впервые в жизни ей в голову пришла мысль, что и она могла бы сделать что-нибудь по хозяйству (например, разложить посуду или вытереть стол).

— Думаю, нет. — Он прижал ладонь к ее спине, провел пальцем по позвонкам. На ней было надето что-то тонкое и шелковистое — на ощупь такое же, как она сама. Сквозь ткань Алекс чувствовал ее тепло, ее хрупкость. — Думаю, нет, — повторил он с большей твердостью.

На самом деле сегодня утром Кейт была с ним какой-то отстраненной, почти недовольной. Она объяснила это головной болью. В случае с Кейт головной болью могло оказаться что угодно — от небольшой простуды до двустороннего воспаления легких, потому что она была стоиком по отношению к своему здоровью, во-первых, и не очень хорошо разбиралась в симптомах, во-вторых. «Это пройдет», — сухо уверила она Алекса и принялась тщательно изучать связку ключей, хмурясь, вдавливая ключи в ладонь так, что оставались отпечатки.

— Ты уверена?

— Уверена. Просто я не отдохнула за ночь. Такое ощущение, что вовсе не спала. Ты знаешь, как это бывает. Мне приснился плохой сон, и до сих пор как-то не по себе. — Она в нерешительности постояла секунду, сама как смутный, тяжелый сон. Ее интересовало, как она выглядела. Прилично ли?

— Прилично для чего? — спросил он у нее заботливо и в то же время шутливо, но без улыбки. Пробормотав что-то насчет обеда, Кейт повернулась к двери.

— Ладно, хватит канителиться, — объявила она. — Я ушла. — И, верная своему слову, она ушла.

— Когда-нибудь придется ей все рассказать, — сказал он Наоми, изо всех сил стараясь скрыть свое беспокойство — ради нее. Ради нее, потому что в первый и, насколько он мог судить, в последний раз он был влюблен — влюблен в это беспомощное существо, с которым жизнь так жестоко обошлась. Здравый смысл говорил ему, что мать не одобрит их отношений. В восторг она не придет. Если честно, то она будет очень недовольна. Она будет в ужасе.

— Да, — согласилась Наоми.

Но ни один из них не знал — когда это надо рассказать, да и зачем. Ведь они ничего не обещали друг другу и вообще никаких четких планов еще не строили. Всего-то девять дней прошло с тех пор, как это случилось, о чем можно было говорить!