— То есть я имею в виду миф, — добавила она, хмурясь. — Я не христианка.

Мэри Элизабет снова принялась сосредоточенно наблюдать за происходившим на площади. Внизу протрубил горн.

— Сейчас появятся шестнадцать девушек в купальных костюмах, — сказала она нараспев. — Вам, конечно, это будет интересно?

— Послушайте, — рассвирепел Кэлхун, — зарубите себе на носу — я не интересуюсь ни этим дурацким праздником, ни этой дурацкой королевой азалий. Я здесь только потому, что сочувствую Синглтону. Я собираюсь о нем писать. Возможно, роман.

— Я намерена написать документальное исследование, — сказала Мэра Элизабет топом, из которого явствовало, что изящная словесность ниже ее достоинства.

Они посмотрели друг на друга с откровенной и пронзительной неприязнью. Кэлхун чувствовал, что на самом деле она пустышка.

— Поскольку жанры у нас разные, — заметил он, насмешливо улыбаясь, — мы сможем сравнить наши наблюдения.

— Все очень просто, — сказала девушка. — Он козел отпущения. В то время как Партридж бросается выбирать королеву азалий, Синглтон страдает в Квинси. Он искупает…

— Я не имею в виду абстрактные наблюдения, — перебил ее Кэлхун. — Я имею в виду наблюдения конкретные. Вы когда-нибудь его видели? Как он выглядит? Романист не ограничивается абстракциями, в особенности когда они очевидны… Он…

— Сколько романов вы написали? — спросила Мэри Элизабет.

— Это будет первый, — холодно ответил Кэлхун. — Так вы его когда-нибудь видели?

— Нет, — сказала она, — мне это ни к чему. Совершенно неважно, как он выглядит: карие у него глаза или голубые — это для мыслителя не имеет значения.

— Может быть, вы боитесь его увидеть? Романист никогда не боится увидеть реальный объект.

— Я не побоюсь увидеть его, — сказала девушка сердито, — если только будет необходимость. Карие у него глаза или голубые, — мне все равно.

— Дело не в том, карие у него глаза или голубые. Здесь дело серьезнее. Ваши теории могли бы обогатиться от встречи с ним. Я говорю не о цвете его глаз. Я говорю об экзистенциальном столкновении с его личностью. Тайна личности, — продолжал он, — именно она интересует художника. Жизнь не терпит абстракций.

— Так почему бы вам не поехать и не посмотреть на него? — сказала она. — Что вы меня-то спрашиваете, как он выглядит? Поезжайте да посмотрите сами.

Его как оглушило.

— Поехать посмотреть самому? — переспросил он. — Куда поехать?

— В Квинси, — сказала девушка. — А куда же еще?

— Мне не разрешат увидеться с ним!

Предложение показалось ему чудовищным; в тот момент он не мог понять почему, но оно потрясло его своей немыслимостью.

— Разрешат, если скажете, что вы его родственник. Это всего в двадцати милях отсюда. Что вам мешает?

У него едва не сорвалось с языка: «Я ему не родственник», но он сдержался, поняв, что чуть не предал Синглтона, и покраснел. Между ними было духовное родство.

— Поезжайте поглядите, карие у него глаза или голубые, вот вам и будет ваше это самое экзис…

— Я понял так, — сказал он, — что, если я поеду, вы тоже присоединитесь? Раз уж вам не страшно.

Девушка побледнела.

— Вы не поедете, — сказала она. — Вы не годитесь для этого самого экзис…

— Поеду, — сказал он и подумал: вот как можно заставить ее заткнуться. — А если вы не прочь поехать со мной, приходите в дом моих теток к девяти утра. Впрочем, сомневаюсь, — добавил он, — что я вас там увижу.

Она вытянула вперед свою длинную шею и внимательно посмотрела на него.

— А вот и увидите, — сказала она, — увидите.

Она снова отвернулась к окну, а Кэлхун смотрел куда-то в пустоту. Казалось, каждый решал какие-то грандиозные личные проблемы. С площади то и дело долетали хриплые крики. Музыка, аплодисменты слышались поминутно, но на это, как и друг на друга, они уже не обращали ни малейшего внимания. Наконец девушка оторвалась от окна и сказала:

— Если вы составили себе общее представление, мы можем уйти. Я лучше пойду домой почитаю.

— Общее представление у меня было еще до того, как я пришел сюда, — ответил ей Кэлхун.

Он проводил ее до дому, и, когда остался один, настроение его мгновенно поднялось и тут же снова упало. Он знал, что ему самому никогда не пришло бы в голову повидать Синглтона. Испытание будет мучительным, но в этом, быть может, и спасение. Увидев своими глазами Синглтона в беде, он будет так страдать, что раз и навсегда преодолеет свои коммерческие инстинкты. Единственное, что ему действительно здорово удавалось, — это продавать; однако он верил, что в каждом человеке заложен художник — достаточно пострадать, думал он, и ты добьешься успеха. Что касается девицы, то тут он сомневался, — поможет ей хоть каплю, если она увидит Синглтона. Был в ней эдакий отталкивающий фанатизм, столь свойственный смышленым детям — все от ума, и никаких эмоций.