После январского восстания в гетто отключили последние телефонные линии, и из средств связи остались только письма (ненадежно), курьеры (опасно) и устные сообщения (возможны неправильные интерпретации). В гетто начали строить подземные бункеры. Даже в районах легального проживания Ирене не раз приходилось беседовать с матерями, добывающими на черном рынке кирпичи, цементный раствор и мешки песка. Многие сушили сухари и запасались другими продуктами. Но оптимизма это людям не прибавляло.

Сеть Ирены работала на пределе, спасать детей изо дня в день становилось все опаснее. Ирена все чаще обращалась к бойцам ЖОБ за помощью в составлении маршрутов спасения. Ее же все чаще просили достать капсулы с цианидом.

В три часа ночи Ирену разбудил еле слышный стук. Она сразу открыла дверь, чтобы не успела проснуться мать или соседи. В квартиру хлынула удушливая вонь канализации. На пороге в огромном плаще стояла девочка-подросток с коротко стриженными темными волосами и посиневшими от мороза губами. Она тряслась от холода, из рваных рукавиц торчали кончики пальцев. За ее спиной еще четыре ребенка сгрудились в сплошную темную массу из лохмотьев, рук, ног и клубов пара.

– Меня… меня зовут Тереза, – сказала она дрожащим голосом. – А вы Иоланта, да? Мы отстали от других. Проводник… ну, тот, что вел нас через канализацию… он был пьяный. Кто-то крикнул про газовую атаку, и мы побежали. Извините, что я вас беспокою… Но я больше никого не знаю…

Она не могла справиться с охватившей ее дрожью, а потом вдруг заплакала.

– Прекрати! – прошипела Ирена и затащила ее в квартиру.

Вслед за ней гуськом, словно чумазые птенцы, последовали и хнычущие дети.

Уже закрывая дверь, Ирена увидела, что через приоткрытую дверь за ними наблюдает пани Маржец. На мгновение они встретились взглядами, и соседка поспешно закрыла дверь. Пани Маржец жила одна, вела себя, как правило, вежливо и приветливо, но была фольксдойче [93] , т. е. полькой с немецкими корнями, а многие этнические немцы охотно сотрудничали с оккупантами. Они с Иреной просто вежливо здоровались и никогда не разговаривали о политике. Если даже она до сих пор ни в чем не подозревала Ирену, то теперь у нее не будет никаких сомнений в том, что Ирена «держит дома кошек».

Всем в Польше было известно, что происходит с семьями, преданными информаторами, или шмальцовниками. По свидетельствам очевидцев, всю семью выводили на улицу и выстраивали в шеренгу. Сначала расстреливали отца семейства, потом на глазах у матери одного за другим убивали детей… сначала еврейских детей, которых скрывали эти люди, а потом и их собственных. Мать расстреливали последней. Тела казненных оставляли на улице в назидание другим, и только утром их забирал мертвецкий фургон.

– Быстро в ванную, все вместе! – прошептала Ирена. – Снимите всю одежду. До нитки!

Ирена подбросила в буржуйку угля, а потом, невзирая на ночной холод, распахнула все окна. Они с Терезой раздели детей, которые, лишившись своих вонючих лохмотьев, превратились в живые скелеты с белыми пятнами глаз на замурзанных лицах. Им было от четырех до семи лет, но худы они были до такой степени, что, даже встав вчетвером в ванну, не заняли ее полностью. Тереза передала Ирене список, в котором были указаны имена и возраст детей. Особенно выделялся среди них самый маленький 4-летний мальчик. Ирена приказала им сесть, наполнила ванну теплой водой и стала отмывать…

– Тебя зовут Петр? – спросила она самого маленького.

Он посмотрел на нее впалыми от голода глазами:

– Да. Петр Цеттингер.

– Я знаю твоего папу.

Она полила ему на голову теплой водой из ковшика. Мальчик закрыл глаза и улыбнулся, словно никогда доселе не чувствовал такого абсолютного блаженства.

– Его отец – юрист, – сказала Ирена Терезе. – До войны мы работали в отделе социальной защиты.

Внезапно дверь ванной распахнулась, впустив холодный воздух из комнаты. На пороге стояла мать Ирены. Она держалась за дверной косяк, щурилась, чтобы глаза привыкли к яркому свету, и морщилась, чувствуя неприятный запах.

– Ирена, в чем дело?

Ирена продолжила намыливать спину ребенка.

– Евреи из канализационных тоннелей, мама. Не беспокойся. Когда придет Пани Ворчиская, их здесь уже не будет.

Пани Ворчиская – вдова расстрелянного эсэсовцами инженера – ухаживала за Яниной. Конечно, строить догадки было очень сложно, но Ирене казалось, что ей можно доверять.

За три с половиной года оккупации Ирена ни разу не рисковала жизнью матери и не приводила домой спасенных из гетто. Она не сомневалась, что мать догадывается о ее связях с подпольем, но Янина никогда ни о чем не расспрашивала. Всем было ясно, что на случай гестаповских допросов подробностей о нелегальной деятельности лучше никому не знать. Особенно самым близким…