— Покажи! — Никите стало любопытно.

У подьячего оказалась паховая грыжа, причём огромных размеров. Стоило ему натужить живот, как в грыжевой мешок выпирал кишечник. Никита удивился — как у него грыжа не ущемилась до сих пор.

— Да как же ты с такой грыжей жил?

— Руками назад заправлял. К кому из лекарей ни приду — отказываются помочь. Про тебя вот прослышал случайно, в Посольском приказе.

Никита стоял, раздумывая. Убрать дефект мышц живота можно. Сеточку бы ему ещё поставить, только тут таких нет.

Подьячий понял его молчание по-своему. Он оделся и направился к дверям.

— Эй, погоди, — остановил его Никита. — Ты что же, показался — и всё? Оперировать тебя надобно.

— Возьмёшься? — Подьячий просветлел лицом.

— Завтра с утра. Только не ешь ничего.

— Всё исполню. Поверишь, жить невозможно! Как к царю-батюшке на приём, — послов сопровождать, так эта штука лезет.

Никита пересмотрел инструменты, отобрал часть из них и протянул Ванюшке:

— Вот эти в переваре замочи, а с утра огнём обожжёшь. Будем грыжесечение делать.

Утром Никита с Ванюшей ещё только к лекарне подошли, а подьячий уже у двери их дожидался.

— Не передумал? — спросил его Никита.

— Да ни в жисть!

— Тогда идём.

Подьячий разделся, разулся и взгромоздился на стол.

Никита маску ватную на лицо ему положил, Ванюшке сказал: «Пятьдесят капель капни. Считать-то умеешь?»

— В школу при церкви ходил, умею.

Но Никита его контролировал.

Эфир парень отсчитал добросовестно, до капли.

— Теперь ты считай! — распорядился Никита, обращаясь к подьячему.

Подьячий уснул быстро — уже на счёте «пять».

Пока он считал, оба вымыли руки, тампоном с переваром обработали живот. Никита ланцетом кольнул кожу.

Ванюшка удивился:

— Зачем? Проверяешь, острый ли?

— Нет. Если наркоз ещё не подействовал, кожа отреагирует, дёрнется. А он лежит спокойно. Приступаем.

Он разрезал кожу и вправил кишечник в брюшную полость. Грыжа была такой огромной, что только кожа прикрывала кишечник, мышцы просто разошлись. Терпелив подьячий, как он только жил с таким дефектом?

Никита свёл края мышц, дважды послойно их ушил, чтобы в дальнейшем дефект не проявился снова, затем ушил рану, обработал самогоном и перевязал.

Подьячий операцию перенёс неплохо, через четверть часа пришёл в себя, застонал.

— Иван, помоги перенести его на кровать.

Бережно, как стеклянный сосуд, они перенесли пациента, уложили.

В Москве, как и в некоторых крупных городах, существовали «лечцы», причём специализировались они на отдельных заболеваниях. Были камчужные, лечившие суставы; были кильные мастера, вправлявшие грыжи; чечуйные, лечившие геморрой; чекучинные, пытавшиеся лечить сифилис препаратами ртути и мышьяка. Больше всего было травников. Они брались за всё и с переменным успехом.

Непосредственно царя пользовал английский «дохтур», англичанин Самюэль Коллинз, частенько пускавший Алексею Михайловичу кровь от всех болезней. Для царского двора было ещё два-три «дохтура» — обязательно иностранца, и четыре аптекаря, готовивших мази, микстуры и отвары трав.

Первая медицинская школа была открыта при Аптекарском приказе в 1654 году. В ней готовили аптекарей, костоправов и хирургов. Первый выпуск из тридцати человек в 1660 году был направлен в разные российские города.

Учили по переводным книгам, вроде «Анатомии» А. Везалия, «Травнику» Диоскарида или «Прохладному вертограду» — своду медицинских знаний.

Бояре имели право консультироваться у «дохтуров» царского двора редко и только с соизволения царя. Сам же государь, несмотря на частые кровопускания, имел лицо полное и румяное, голубые глаза, русую бородку и осанистую фигуру. Три раза в неделю он постился, ходил в церковь, где ежедневно отбивал до тысячи поклонов. Он души не чаял в охоте — особенно в соколиной. Женат был дважды, от жён имел тринадцать детей, большинство из которых умерло во младенчестве от болезней. Прозвище имел «Тишайший», хотя был вспыльчив и иногда гневался, но быстро отходил. Тем не менее покладистым он был не всегда. При подавлении мятежа Стеньки Разина были казнены, сосланы в Сибирь с вырыванием ноздрей и битьём батогами десятки тысяч человек. И «соляные» бунты при нём были, и «медные». Однако массовых и жестоких казней, как Иоанн Васильевич, получивший прозвание «Грозный», он не устраивал.

Как всегда после эфира, у больных кружилась голова, их тошнило. Но подьячий держался молодцом. Он постанывал сквозь зубы и только просил пить. Никита ему в питье не отказывал: кишечник не затронут — пусть пьёт вдоволь, быстрее эфир из организма выйдет.

За пациентом он наблюдал до ночи, а на ночь оставил дежурным Ванюшку.

— Приглядывай. Всё должно быть хорошо — но мало ли… Если что случится — за мной беги, понял?

— Понял, — Ванюшка был горд оказанным доверием.

Через пару дней подьячий уже стал ходить по палате. Ну до чего же терпеливый и жилистый попался мужик!