— Думаю, она это переживёт.

Платье оказалось безнадёжно испорченно. Кровь ещё можно было отстирать, но уже не зашить полулунные дырочки, оставшиеся от ногтей Эйрин. И чёрная пыль храма — её уж точно не вывести ни стиральными приспособлениями, ни магией. Но Орлана не переодевалась: просто не оставалось сил.

— Вы считаете мою дочь опасной? — произнесла Орлана, глядя куда-то в полумрак под тяжеловесным шкафом. Одного огненного шара здесь явно не хватало. Темнота подземелий была чернее и гуще, чем во всём остальном замке.

— Опасной? — произнёс Аластар. — Нет, слишком громкое слово. Я считаю, что ей лучше не знать о ваших планах и намерениях, вот и всё.

Орлана кивнула, убирая за уши так и не собранные в причёску волосы. Такие странные мысли бродили в её голове, и Аластар их не перебивал.

— Эйрин все считают чудовищем, я знаю. А меня — сумасшедшей, потому что я терплю её выходки. Но на самом деле она никакое не чудовище. Она — запутавшийся, напуганный ребёнок. — Соль на губах — то ли слёзы, то ли кровь, то ли остатки осеннего ветра. — У меня только один вопрос: кто испугал её на этот раз.

Она не без труда поднялась, шагнула к висящей на стене карте империи. Там тёмным маревом затянуло все земли, только большие города поблёскивали сквозь мглу белыми искрами, и белели в лунном свете снега Хршаса. Тёмное море подтачивало берега погружённой в сон Руты.

— Это не из-за меня, — твёрдо сказала Орлана, глядя на тихое покачивание волн. — После того, как мы вернулись в замок, Эйрин ещё долго жила тут. Да, нельзя сказать, что у нас были хорошие отношения. Или хотя бы приемлемые отношения. Она старалась быть тише воды, ниже травы, молчала, притворялась сумасшедшей. Но я не гнала её, и она не убегала. Что-то произошло потом. Как узнать у неё, что именно, не прибегая к пыткам?

Аластар подошёл к ней сзади бесшумно, как умел только он, и, склонившись к её уху, тихо произнёс:

— Вам лучше знать, чудовище она или нет. Но если что-то произошло, мы это узнаем. Теперь Эйрин здесь.

Орлана вздрогнула под его руками — как будто по лопаткам холодными прикосновениями мазнул подземельный сквозняк.

Орлана проснулась за полночь и вспомнила, что за весь день съела только пару печений, запивая утренним чаем. В темноте плотно задёрнутых штор она попыталась снова заснуть, но не получилось. Тогда она встала, накинула мантию прямо на ночную рубашку. Прислушалась к дыханию Аластара: вроде бы не разбудила.

В небе горела такая яркая луна, что белое пятно просачивалось через шторы. С некоторых пор она всегда задёргивала их поплотнее, не в силах справиться с потаёнными страхами. Из окон галереи луну было видно ещё лучше — белая, испещрённая серыми оспинами, на ясном ночном небе. Орлану потянуло в комнату Эйрин.

Она ничуть не удивилась, когда нашла там только смятую постель, брошенное на пол новое платье и обрывки бумаги на полу. Не замаранные чернилами клочки, Орлана рассматривала их в свете белого пламени и понимала, что Эйрин просто рвала бумагу в приступе ярости.

Орлана вышла из комнаты и спросила у охраны в галерее, куда ушла её дочь. Из замка её бы не выпустили, но впустую бродить по коридорам Орлане не хотелось. Ответили, что на кухню — сослалась на голод.

В той части замка свет был погашен почти везде, редко попадались оранжевые искорки, оставленные патрулями или кем-то из слуг, да ещё луна — она неотступно следовала за Орланой во всех окнах, как шар белого пламени, который императрица не зажигала. Она редко здесь бывала, но кухню нашла сразу же, и сразу услышала громкий стук столовых приборов.

В дальнем углу, подсвеченная рыжим огоньком, повисшим в воздухе, сидела Эйрин, торопливо соскребая что-то с тарелки и отправляя в рот. Она вздрогнула, ощутив появление Орланы, но даже не обернулась.

Императрица прошла к окну, спиной прижимаясь к холодному подоконнику. В затылок ей светила беспристрастная луна. Яркая, она освещала ряды оставленной для просушки посуды, баночки специй на полках, блестящие донышки кастрюль.

— Эйрин, такое чувство, что я вырву у тебя изо рта последний кусок хлеба. Ешь спокойнее.

Та сунула в рот полную ложку и, почти не жуя, проглотила, тут же торопливо собирая остатки рагу, чтобы отправить их следом. А потом затолкала в рот тот самый последний кусок хлеба. Не подавилась она чудом.

С усилием проглотив, Эйрин подняла голову и улыбнулась, как будто приглашая Орлану тоже посмеяться над этой сценкой. Тёмные волосы, забранные теперь на затылке, открыли чистое светлое лицо Эйрин, почти красивое. Да кого Орлане обманывать — красивое, каким она его помнила, когда дочь была ещё малышкой. Теперь она стала хорошенькой девушкой, и если бы не подживающие шрамы на щеках, была бы идеальной, как статуя древней богини.