Я ничего ему не ответил, так-таки ничего. Да и что можно было сказать?

Доктор ждал нас уже на кухне.

— Спит… Не ходите туда. Присмотрите за ним, посидите немного. Часа через два пришлю машину. Я уже говорил старику, он согласился ехать. Не оставаться ж ему одному!

— У него что-то серьезное? — спросил я.

— Дела неважные. Еще бы, в таком возрасте… И сердце очень слабое. Я устрою его в больницу в Сосновец, там у меня есть приятель, очень хороший врач. Понятно? Ну, держитесь, ребята! — И он вышел.

Мы сидели молча. Адам открыл дверь в комнату, чтоб услышать, если Зонтик чего-нибудь вдруг попросит. Я смотрел на старика и не мог поверить, что это тот самый Забеляк, перед которым все так дрожали. В седьмом-то, пожалуй, уж не так, но когда мы были поменьше! На уроках он рассказывал много интересного, гораздо больше, чем в учебнике. Зато все мы потом должны были знать это, не знаешь — пара. Кроме географии и истории, он никогда ни о чем с нами не говорил. Может, поэтому его не очень любили? На других уроках, ну хоть на матёме, можно было иногда поговорить с учителем, скажем, о том, что передавали по телеку, или о том, как наш «Гурник» опять продул второму составу «Заглембя» из Сосновца. С Забеляком же говорили только о его предметах. Даже самые бойкие наши ребята, специалисты насчет отвлечь, ничего не могли поделать с Зонтиком.

Всегда один и тот же темный костюм, всегда тот же темно-синий галстук и крахмальная рубашка. А потом — потом мы кончили школу, и он уже не был грозой для нас. Неделя каникул перевернула все вверх дном. В одно мгновение вылетел из головы Забеляк и все наши школьные страхи. Вдруг что-то оборвалось. Точно захлопнулась дверь, и мы очутились снаружи. Было — сплыло, как любил говаривать Толстый.

А теперь вот я в этой квартире, где сижу первый и, наверно, последний раз, и опять Забеляк. Но уже не наш школьный Зонтик (откуда это его прозвище? Совсем не помню), а другой, обыкновенный человек. И мне не освоиться с мыслью, которая последние дни возвращается все настойчивее: почему что-то привычное и знакомое становится вдруг далеким и чужим?..

Машина из больницы и в самом деле приехала около пяти, и это вызвало переполох. Не меньше половины населения Польной улицы сбежалось к дому, стали заглядывать соседи, спрашивать, что случилось. Каминский сначала не пускал женщин в квартиру, потом просто-напросто повернул в замке ключ, и нас оставили в покое. Я помогал Забеляку одеваться — он еле держался на ногах. Потом мы крикнули из окошка санитару, и тот, поднявшись с шофером, уложил старика на носилки.

Когда мы с носилками были уже в передней, Адам ни с того ни с сего наклонился к Забеляку и сказал:

— А со стойкой было нарочно подстроено… Вы догадались? Зонтик открыл глаза и метнул на него неожиданно быстрый, внимательный взгляд.

— Это было давно, еще до каникул… — прошептал он. И, помолчав: — Кто же это подстроил? Не ты ли?

— Я… Простите.

Теперь мне было уже совсем ничего не понять. Я закрыл замок, отдал ключ Забеляку, последним спустился по лестнице. Но думал я об одном: зачем он это сказал? Почему признался именно сейчас?

Возле машины Зонтик нам улыбнулся:

— Спасибо, мальчики. Целый день у вас пропал.

— Да что вы! Ведь теперь каникулы… — ответил Каминский спокойно, почти весело. — Делать все равно нечего.

— Желаем вам здоровья, — сказал я ему в тон.

Санитар захлопнул дверцы, машина уехала. Я догадался, почему Адам так сказал. Чтоб Забеляк нас не благодарил. Не очень-то приятно, если человек благодарит ни за что ни про что.

Сделав два-три шага, я остановился, посмотрел на Каминского.

— Адам, ты соврал, правда? Со стойкой.

— Соврал.

— А кто это подстроил?

— Котерба. Тот самый, который дал потом слово. Но его тут нет. А если б и был, он бы ни за что не признался.

— Зачем же ты тогда сказал?

— А зачем старику думать, что весь класс — свиньи? Пусть думает, что свинья только одна. К примеру, я… Не лучше ли так, а?

— Не знаю. Не знаю, поверил ли он тебе, Адам! — отозвался я, подумав. — Хорошо, что я тебя встретил. Дело не только в старике.

— Боже мой! — закричал вдруг Адам. — Надо бежать: билеты в кино пропадут и брат меня изругает! Пока!

— Пока!

И помчался к площади. А я не спеша побрел следом.

Всего три минуты назад я не знал, что пойду сейчас искать Эльжбету. Отец, наверное, сердится: целый день меня нет дома. Будет скандал. Наверное, думает, что я отправился с Эльжбетой куда-нибудь с утра. Голова у меня трещала. Может, с голодухи. Надо было идти домой. Но я не пошел. Чувствовал, что должен увидеться с Эльжбетой сейчас, именно сейчас. Я не знал почему, не знал, что ей скажу. Но хотелось ее видеть.