Збышек крутился сам не свой, не знал с чего начать:

— Узнаёшь? Это ее велосипед… Завтра отошлем его почтой, а пока езжу на нем я. Так-то… Юрек, ты больше не сердишься? Хочешь, я подарю тебе ту ее фотографию, помнишь — ту самую, которой я тогда хвастался… Зачем она мне? Эльжбета все равно не знает, что у меня ее фотография. Хочешь? Впрочем, наверно, она пришлет тебе что-нибудь получше!

Зенек искренне огорчился:

— Вот незадача… Скажи ты хоть слово, я б ими занялся… Жаль голубей! Что? Вроде бы так. Мы со Збышеком идем, правда, в одну школу, но наша компания все равно распалась, ничего не попишешь. Только тринадцать, черт побери! Такая незадача…

Адам сказал:

— Завтра стартуем, да? Вот увидишь, все пойдет как по маслу. Да-да! Юрек… а старик Забеляк умер, там, в больнице… Нам от него осталась памятка. Он подарил мне этот странный глобус, помнишь? Он сказал, что это из Индии и приносит счастье. Выходит, мы были его последними учениками… Пока! До завтра!

Ирка была какая-то необыкновенно серьезная:

— Наверно, мы больше не будем ссориться — из-за чего? Юрек, это была очень хорошая девочка. Жаль, что уехала. Она мне очень понравилась, теперь я могу тебе это сказать… Знаешь, заходил Адам, искал тебя! Ты его уже видел?

— Искал меня, а нашел тебя. Так? — рассмеялся я в ответ. — Пожалуйста, не красней. Что тут страшного?

— Жаль Забеляка. Да, Адам! Благодаря ему мы и познакомились по-настоящему, правда? — вспомнил я недавнее. — А может, так и так встретились бы в лицее? До завтра, пока. Буду ждать у школы!

— Что голуби? Разве это так важно? — пробовал я втолковать Зенеку. — Слушай, Черный, все-таки жаль, что мы не будем больше лазать за яблоками в чужой сад. И в индейцев тоже играть не будем… Над чем смеешься? А тебе не жаль? Вот видишь…

— Я давно не сержусь, — сказал я Збышеку. — Оставь, пожалуйста, себе ее фотографию. Разумеется, она мне пришлет… А может, и не пришлет?.. Фотографий не дарят тем, кто может забыть. Нет, она знает — я не забуду…

— Подумаешь, голуби! — утешал я Толстого. — Теперь у меня всего двенадцать! Рыжий сегодня опять удрал… Жизни не знаешь? Я тоже рад, что приехал. Ты прав, Толстый. Не все изменилось…

Странный день, налетел, закрутился каруселью лиц, шарманкой слов. Те, что мне дороже, останутся со мной. А день промчался, как обыкновенный. Последний день моих каникул.

Я стою в большом, набитом до отказа актовом зале лицея. Коперник с портрета косится на нас, опять кто-то держит речь… А я словно один. И мне тяжело. Только ли мне?

Нету Эльжбеты. Выбор сделал я сам, обижаться не на кого. И плакать нечего, ведь я не маленький. Мы с отцом будем ждать, будем останавливать на улице почтальона:

— Здравствуйте, пан Вежба! Нет ли для нас чего-нибудь новенького?

Старику Вежбе тоже несладко: столько надежд и слез носит он каждый день в своей сумке. Не одинок тот, кто, остановив почтальона, знает, о чем спросить, знает, какие трудности впереди…

Я слышу громкие аплодисменты, зал оживляется. Стоявший у стены хор начинает петь. Адам толкает меня локтем и говорит:

— Ну наконец-то… Даже начало школьного года имеет свой конец! Мы улыбаемся друг другу.

— Да… — отвечаю я. — Значит, это и в самом деле конец каникул!