Другая крайность состоит в камуфляже: проповедник вообще ничего не рассказывает людям о христианстве, действуя как бы изнутри ислама. Он говорит об Исе Месихе (Иисус Христос по-арабски), Его служении, смерти, воскресении. Люди собираются по пятницам, молятся Всевышнему, как привыкли прежде, и даже сами не замечают до определенного момента, что их приглашают в какую-то совершенно новую веру. Правда, и вполне христианской ее не назовешь, поскольку она лишена всех христианских символов, оторвана от двухтысячелетней традиции. Такой путь вообще не для православных, это понятно.

Но как только мы заговариваем о конкретных вещах, ясности сразу становится меньше. Возьмем самый известный пример — выражение «Сын Божий». Для мусульман оно как красная тряпка для быка: им давным-давно объяснили, что христиане верят в трех богов, из которых один якобы родился от брака другого с земной женщиной, и они отвергают такое язычество с негодованием. Как отмечал тот же о. Даниил из Индонезии, мусульманина надо сначала полностью разубедить в такой картинке, всячески подчеркивая единство Бога и соглашаясь с ними, что языческие мифы о рождении богов ложны. И говорить о Христе с ним следует прежде всего как о Слове Божием, посланном в мир ради его спасения — такую весть он куда больше склонен принимать, ведь и сам он почитают превыше всего на земле Слово Божие. Только для него это Коран, а для нас — Христос.

Некоторые наиболее радикальные сторонники такого подхода предлагают и в Библии отказаться от выражения «Сын Божий», заменив его выражениями вроде «Избранный Царь». Это абсолютно неприемлемо для нас, и, по счастью, ни в одном из курируемых мной проектов таких предложений никто не высказывал — я бы их сходу отверг. Но само существование проблемы заставляет нас задуматься: оказывается, нашу аудиторию может шокировать то, к чему мы сами давно привыкли. В разговоре с мусульманами, выходит, надо учитывать их настроения и представления, нужно расставлять другие акценты, иначе строить проповедь. А это утомительно и непривычно!

Каков же опыт наших миссионеров, в особенности, из числа тех, кто сам вырос в исламской среде? Я знаю лично одного священника-узбека, он получил солидное богословское образование, занимался переводами литургии на родной язык. Но используются ли его труды в Ташкенте, что получается там с миссией, чему вообще учит его опыт — об этом мы ничего не знаем, эта тема, по сути, не востребована в церковной среде. Он сам как-то обратился, стал священником — вот и хорошо, вот и достаточно.

Почему же так получается? Я вижу две основные причины, и первая из них — общественно-политическая. Легко приезжать из Америки и проповедовать, а вот если своя, местная епархия возьмется за этот труд, можно представить себе, какой протест это вызовет… даже не у верующих мусульман, им, собственно, никто не помешает ходить в мечеть и держать уразу по-прежнему — а скорее у тех политиков, которые активно разыгрывают карту этнического ислама. Это что же, получается, мы тут по рождению не обязательно мусульмане, так и вы тогда не все православные? Нарушается веками сложившееся равновесие?! Честным будет ответ: да, далеко не все, и давно уже нарушено в нашем обществе то, что казалось незыблемым, так что надо теперь дать каждому человеку сделать свободный и осознанный выбор. Только такой ответ может прийтись не ко двору.

Но тут дело не только в политике. Разъясняя свою веру другим людям, отличающимся от нас и по своей культуре, и по мировосприятию, и по языку, мы неизбежно должны будем заново определить истины веры для самих себя, простое повторение благочестивых фраз тут не поможет, а только помешает. Мы должны будем отделить основы нашей веры, обязательные для всех, от внешнего и фольклорного, и признать за каждым народом право строить это внешнее по-своему, как когда-то и наши предки (всякий, кто был в Греции, прекрасно видел, что разница в укладе русском и греческом есть, при полном единстве в вере). И более того: эти истины веры нам придется выражать непривычной, неподготовленной аудитории, которая не спешит поддакивать, а задает, напротив, крайне неудобные вопросы. Готовы ли мы к этому?

Сейчас, похоже, совсем не готовы. Обличительный пафос в адрес мусульман, или протестантов, или Запада, или вообще всех подряд — он ведь порой идет от бессилия, от неумения объяснить достоинства своей веры. Не могу защитить своё, так буду нападать на чужое, доказывать (самому себе, прежде всего), что у них всё намного хуже, чем у нас. Но это совсем не миссионерство. Цель настоящего благовестника — не чужое хулить, а рассказать и показать на деле, что же у нас есть такого хорошего.

И если мы не научимся этого делать в самое ближайшее время, нам придется смириться с тем, что уже становится реальностью в некоторых исламских регионах нашей страны: православие понимается там как этническая религия русских, а наднациональное, всемирное представление о христианстве связывается почти исключительно с протестантизмом. И дело тут не только в исламском контексте. Уже и в Сибири стала вполне типичной картина: в небольшом городе есть один-два православных храма и несколько протестантских общин. Да, в храмах бывает довольно многолюдно, но если считать жителей такого города, регулярно бывающих на воскресном богослужении, то у протестантов и православных цифры, полагаю, будут сопоставимые. А вот миссионерская активность у протестантов — на порядок или два выше.

Может быть, одна из главных причин нашего бездействия и нашей успокоенности состоит в том, что Православие в России кажется нам чем-то раз и навсегда данным, чем-то таким, что не исчезнет и умалится. На нашем веку, может быть, так и будет. Но мы на то и православные, чтобы мыслить не текущим моментом, а в исторической перспективе. Великие церкви Антиохии и Александрии когда-то казались такими же твердынями, и что с ними теперь? Крошечная Антакья на задворках Турции, малочисленные копты в Египте — они сохранились, конечно. Но не такой судьбы я бы желал своей поместной Церкви.

Единственный копт, с которым я лично знаком — мой коллега, он консультирует переводческие проекты в странах Ближнего Востока. Только сам он протестант, и это меня ничуть не удивляет.

Кто же не мечтал в детстве о великих открытиях… Вот рассекает океанские волны каравелла или фрегат, и кричат с мачты о близкой земле, и уже спускают на воду шлюпку и капитан препоясывается шпагой, чтобы наречь острову новое имя и водрузить над ним знамя своего королевства. А с берега глядят любопытные — и как знать, не кровожадные ли? — туземцы. Дивятся этому чуду, огромной деревянной рыбе, в которой приплыли бледнолицые люди, или даже боги, кто их разберет!