Наша фирма на Лейпцигерштрассе не была магазином, и перед ней не были выставлены посты. Это меня даже несколько разочаровало.

Слишком поздно я пришел к мысли остановить такси. То была машина фирмы „Крафтаг“, и шофер меня узнал.

— Куда путь держим, господин Геррон? — спросил он меня.

— Домой, — ответил я.

Я открываю дверь в наш кумбалек, а там сидит чужая женщина. Впервые в жизни я не узнал Ольгу.

Она нашла кого-то, кто умеет стричь лучше меня. Теперь ее череп гладко выбрит. Без платка она выглядит как арестант.

Моя Ольга.

Перед нею раскрытая школьная тетрадь. „Я у Эпштейна“. Заголовок для сочинения. Невыполненное школьное задание.

— Ты вернулся, — говорит она.

В ее голосе потрясение.

В этом себе не признаешься. Не хочешь признаваться. Не перенес бы такого признания. Но так уж вышло: мы все пережили слишком много разлук без прощанья. Слишком часто узнавали, что человек может просто изчезнуть. Быть арестованным. Депортированным. Что его столовый прибор еще стоит на столе, а свидетельство о смерти уже выписано. „Сердечная недостаточность“ или „Застрелен при попытке к бегству“. Что уж там впишут Алеманы со свастикой. Другого мы уже и не ждем. Даже непривычно, если не происходит ничего плохого.

Ничего странного, что Ольга удивлена.

— Ты вернулся, — повторяет она, на сей раз окончательно устранив из голоса удивление.

Не хочет, чтобы я заметил, как она боялась за меня.

При том что страх — наше обычное состояние.

— Эпштейн был со мной очень любезен, — говорю я.

— Чего он хотел?

— Я должен делать фильм.

— Естественно, — говорит она.

— Эпштейн говорит, у меня нет выбора. Но он ничем мне не грозил.

— А он и не должен, — говорит она.

— Нет, — говорю я, — не должен.

Она в своей бригаде уборщиц сказалась больной. Убедить начальника смены было нетрудно. Без волос сильнее заметно, как она исхудала. Моя бедная Ольга. Она слишком скудно питается, и виноват в этом я.

— Я все делал в этой жизни не так, — говорю я.

— Нет, — говорит она. — Нам просто выпала не та жизнь.

Она встает и обнимает меня. Мы очень смешная пара: обритая наголо женщина и значительно более рослый мужчина, потерявший свой живот. Неудачное распределение ролей для романтической сцены. Но чувствовать ее близость очень хорошо. От этого легче.

Ее голова приникла к моей груди. Я целую ее голый череп.

— Ежоночек ты мой, — говорю я.

Они прижимается ко мне и начинает напевать. Очень тихо. Вообще-то эту песню полагается грянуть — после второй бутылки вина или после третьей. На несколько голосов. Вместе с Отто Буршатцем. „Когда ежи в вечерний час выходят за мышами“. Сегодня это звучит как гимн.

Я не хочу выпускать Ольгу из своих объятий.

Она напевает, а я подпеваю. В нужном месте мы вступаем во весь голос. Как будто нам есть что праздновать. „Анна-Луиза, — поем мы, — Анна-Луиза“.

И смеемся. Когда-нибудь мы еще вспомним о том, что смеялись.

— Ты все делал правильно, — говорит Ольга. — Мы просто недостаточно далеко отбежали.

Отто принес билеты нам прямо домой.

— Поговаривают, что будут аресты, — сказал он. — Ты, может, и не в первых строчках списка, но не стоит дожидаться, пока ты туда продвинешься.

Отто всегда знает кого-нибудь, кто знает того, кто кое-что знает.

Он положил конверт с билетами на обеденный стол небрежным жестом, как будто речь шла о чем-то повседневном, о небольшом одолжении, не бог весть каком важном.

Я и сейчас вижу тот конверт. На белой скатерти с вышитыми голубыми цветочками.

— Тебе надо бы поесть, — сказала тогда Ольга.

Стол накрыт как для гостей. Но у меня, прожорливого Курта Геррона, отбило аппетит. Посуда все еще стоит, чашки, доска для хлеба, нетронутая тарелка с нарезкой. Среди них конверт. С фирменным знаком УФА в левом нижнем углу. Три буквы, взятые в квадрат. Служебный конверт.

С билетами.

Целый вечер перед этим я раздумывал, но до мысли о бегстве так и не дошел. Ни на одну секунду. Шофер такси, прощаясь со мной перед нашим домом, поднес ладонь к кепке и сказал:

— Жду не дождусь вашего очередного фильма, господин Геррон.

Я кивнул, улыбнулся и ответил:

— Да-да, фильм будет что надо.

Стал подниматься по лестнице, я помню это, не воспользовался лифтом, даже в этой ситуации учитывал, что д-р Дрезе сказал мне на последней консультации:

— Вам полезно подниматься по лестнице.

Голова — очень странный аппарат.

Ольга меня не ждала, разумеется, нет. Когда я начинал новый проект, она всегда говорила:

— Теперь увидимся, когда твой фильм будет закончен.