— Какое там устроит? Фонарики и есть фонарики… Нет, Борис Петрович, боюсь — умрет под ножом… Не буду… Сам готов ехать с ним до лагеря, на уколах буду держать… авось и сохраним.

— Как это авось? — повысил голос Злобич, возмущенный неопределенностью ответа. — Ты же специалист. Говори точно. А это свое «авось» — оставь. Ты, видно, и Надю на «авось» посылал в Ниву?

Последние слова сорвались у Злобича неожиданно для него самого. Он сразу же почувствовал их бестактность и мысленно жестоко выругал себя. Как он мог обидеть такого чудесного человека?!

— Послушай, Борис, — сверкнул глазами Ковбец, — не знаешь ничего, так не ищи виноватых. У меня тоже по Наде душа горит. И судьба Новикова меня волнует не меньше, чем тебя.

— Прости, Рыгор… Это я сгоряча… Подошло все одно к одному.

Ковбец ничего не сказал, хотя мысленно и посочувствовал другу. Он постоял в глубоком раздумье, затем решительно отошел от окна.

— Ладно, неси фонарики. Рискнем.

Пока он готовил руки к операции, надевал марлевую маску, Злобич вышел во двор и тут же вернулся назад с несколькими карманными фонариками.

Снопы света скользнули по комнате и скрестились на животе Новикова, образуя яркое пятно. Медсестра быстро смазала йодом кожу вокруг раны. Ковбец принял из рук второй помощницы узкий нож и, наклонившись над операционным полем, спокойным движением сделал разрез. Он работал осторожно и сосредоточенно, движения его пальцев были спокойны и ловки.

Ковбец проверил всю полость живота, где прошли пули, для того чтобы обнаружить выходные отверстия каждой из них. «Одна пуля прошла навылет, а где еще одна?» — думал он, продолжая поиски. Второго выходного отверстия не было, и он, кончиками пальцев прощупывая внутренности, наконец нашел пулю — она оказалась в полости брюшной аорты. «Такое ранение, — припомнил он слова, слышанные некогда на лекции знаменитого профессора, — редкий случай». И вот ему, Ковбецу, молодому хирургу, как раз и послала судьба этот нежеланный редкий случай. Пробуй свои силы, что хочешь делай, а назад путей уже нет.

Нахмурив брови, выжимая из своей памяти все, что могло ему помочь в разрешении этой трудной задачи, Ковбец мгновение постоял неподвижно, потом решительным движением зажал пулю двумя пальцами, кончиком пинцета зацепил ее, вытащил. Ловко перехватив аорту и остановив кровотечение, он начал стягивать ее швом.

Наложив на аорту шов, он восстановил кровообращение. Остальная часть операции прошла легче и скоро была закончена. Он сам сделал перевязку, затем, дав раненому возбуждающего, наклонился над ним, взял его за руку. Кровь пульсировала явственней, число ударов нарастало. Лицо Новикова чуть заметно порозовело. Дыхание делалось глубже и ритмичнее.

— Ну, Борис Петрович, комиссар, будем надеяться, спасен, — сказал Ковбец, расправляя спину и глубоко вздохнув.

— Спасибо, друже, — растроганно произнес Злобич и схватил Ковбеца в объятия.

Они как по команде отшатнулись друг от друга — в комнату ворвался гул самолетов, совсем близко послышались взрывы бомб.

— Выносите в укрытие! — крикнул Ковбец санитарам, указывая на Новикова.

Злобич выскочил из дома и, стоя на крыльце, отдавал приказания, куда относить раненых. Все заторопились, забегали в разные стороны — на улицу, на огороды.

Вдоль железнодорожной линии, не умолкая, грохотали взрывы. И, может быть, из-за этого сплошного грохота Злобич не услышал, когда самолеты появились над деревней. Он заметил их, как только неподалеку от дома, где-то в саду, раздался страшной силы взрыв.

— Лампу, лампу тушите! — ударил Злобич кулаком в раму и прижался к завалинке.

Самолеты бесчинствовали над деревней минут пятнадцать. Они не жалели бомб и пулеметных очередей и прекратили бомбежку только тогда, когда деревня уже была охвачена пожаром.

Злобич поднялся с завалинки, вышел со двора на улицу, начал собирать людей. К нему подошли Ковбец, Турабелидзе, затем еще несколько человек. Вид у всех был мрачный, люди вздрагивали не то от перенесенного волнения, не то от предутреннего холодка.

Светало. С востока, где небо алело все сильнее и сильнее, в утренней тишине опять послышалась фронтовая канонада. И, точно спугнутые ею, рассеивались, торопливо отступали на запад сумерки.

На выгоне показался обоз, он ехал от станции. Партизаны на трофейных конях везли добытые в бою боеприпасы, оружие, продукты. Заботливые старшины рот сновали между повозок, покрикивали на ездовых, чтоб те двигались скорее, не жалели ленивых куцехвостых тяжеловозов. Надо было спешить, так как главные силы партизан, с ходу сметавшие один за другим вражеские гарнизоны, были уже далеко от Гроховки.

— Забрать всех раненых! — приказал Злобич, когда подъехали повозки, нагруженные трофеями так, как только умеют нагружать их старшины.

— А поклажа?.. Столько поклажи! На станции еще есть лошади… Можно достать подводы, — попробовал возражать какой-то старшина, но Злобич посмотрел на него так, что тот осекся и, переменив тон, крикнул своему ездовому: — Скидывай!

К повозкам начали подносить раненых. Злобич молча стоял на обочине дороги, поджидая, когда же покажутся носилки с Новиковым. Не дождавшись, он вместе с другими пошел разыскивать комиссара.