…Я неожиданно почувствовал, что кто-то ко мне медленно приближается. Я резко развернулся вместе с вращающимся креслом. Никого не было. Свет, пробивавшийся через зеленоватые затемненные окна, чуть искрился в чистом, прохладном воздухе большой комнаты…

— Да, вариаций много, — я вытянул ноги и стал наблюдать за светом, формулируя продолжение игры. — И, конечно, сам этот комплекс исключает корректный диалог с Прошлым, а поэтому-то и проявляется разрыв в хронологической целостности образа мира. Далее, этот внутренний комплекс превосходства в отношении прошлого как целого предполагает две недвусмысленные закономерности. Во-первых, противопоставление некоего индивидуального прошлого (своей культуры, своего народа, своей истории) вообще Прошлому. А во-вторых, предполагает некое избирательное отношение даже к своему индивидуальному прошлому — так или иначе подчеркивается нечто, что может интерпретироваться как героическое, славное, великое…

В эту секунду я его увидел. Даже нет… сначала что-то ярко блеснуло… Когда я вновь открыл глаза, в лучах солнца сверкала и переливалась фигура. Высотой она была метра полтора, а форма ее напоминала чуть вытянутое яйцо с небольшим расширением кверху. Его поверхность постоянно как бы переливалась… и даже не светом…

Когда яркость «свечения» существа слегка уменьшилась, оно медленно двинулось, как бы полетело, не касаясь пола, по направлению к машинам. Сблизившись со мной, всего лишь в полуметре, существо приостановилось. В этот момент я почувствовал какую-то необыкновенную свежесть и какое-то… как бы это сказать… вдохновение, энергию, исходящую от него… Я вдруг ощутил необыкновенный прилив бодрости…

Голос Сюзанны:

— С другой стороны, этот глубинный комплекс превосходства к прошлому дополняется комплексом неполноценности по отношению к будущему. Кеннет Боулдинг — один из крупных теоретиков общей теории систем — в прошлом веке выразил этот комплекс неполноценности в виде следующего афоризма: «Единственный совет, который можно дать человеку, думающему о будущем, заключается в следующем: будь всегда готов удивиться!» Действительно, эвристический диалог невозможен с абсолютно неопределенным будущим, которое может только удивлять, а тем самым господствовать.

…Я хорошо и ясно слышал Сюзанну, но не мог оторвать глаз от застывшего существа, блеск и мерцание которого периодически то уменьшались, то увеличивались… Я не был испуган или даже удивлен… У меня появилось ощущение, что после других «парадоксов» могло произойти и «иное». В то же время я невольно отметил, что Сюзанна никогда раньше не приводила в качестве аргументов афоризмы.

В игру включился Титан — третья системная программа:

— В рамках так называемого целостного образа мира технологической цивилизации люди отделены непроходимой и невидимой пропастью от Прошлого и Будущего. Наиболее точно этот разрыв зафиксирован Новалисом в XIX веке в следующей дефиниции: «Прошлое — это тот период времени, где мы ничего не можем сделать, но в отношении которого питаем иллюзию, что все о нем знаем. Будущее — это тот период времени, в отношении которого мы ничего не знаем, но питаем иллюзию, что что-то сможем там сделать. Настоящее — это тот период времени, когда прошлое переходит в будущее и одни иллюзии сменяются другими иллюзиями».

…Я вдруг почувствовал, что у меня как бы исчезло тело, и в то же время поток моих и одновременно отчужденных от меня мыслей ворвался в меня…

Странный и трагичный мир. В этом «театре теней» прошлое ясно и бескомпромиссно отделено от настоящего, а настоящее таким же образом от будущего. Когда говорят «прошлое», то подразумевается, что это наверняка не настоящее и не будущее. Поэтому-то настоящее — это не прошлое и не будущее абсолютно. В то же время постулируется нечто, называемое «вечностью», которое — необъяснимо! — вбирает в себя все эти «срезы времени».

— Но ведь в настоящем есть нечто от прошлого, а в будущем — от настоящего, и таким-то образом они связаны и образуют вечность.

— Это слишком поверхностно. Можно в настоящем со сколь угодной тщательностью перечислять некие якобы тенденции, факторы, параметры и т. д. прошлого, в то же время квалифицируя его именно как настоящее. Но вот что примечательно: у человека, выделяющего настоящее — мгновения, минуты, часы, дни, недели, — формируются странным образом перекрещивающиеся концепты: можно, например, определять и воспринимать некое целостное явление одного дня как «настоящее», в то же время относя определенный час или минуту к прошлому.

Реальный мир предполагает мозаику образов Будущего и Прошлого, которые взаимосвязаны вероятностно и инвариантно. Эти образы реальны только потому, что пульсирует их целостная связь с Настоящим. Образно говоря, существует только пульсирующая ритмично точка, расширяющаяся и сжимающаяся, которая называется «настоящее».

Каждый человек имеет свои, индивидуальные представления о Прошлом и Будущем, Настоящем и Будущем, об их взаимосвязи. Эти представления редко осознаются, их очень трудно выразить словами. Они порой резко и загадочно изменяются и, сочетаясь причудливо друг с другом, оказывают вдохновляющее воздействие на творческую личность. Так же и народы, которые имеют, с одной стороны, идеологически конвенциональные, в той или иной степени сакрализованные представления о Будущем, Настоящем и Прошлом, их взаимосвязях, а с другой стороны — бурлящую мозаику этих социальных, политических, культурных, этнических, религиозных и т. д. образов. Ведь любое линейное представление о Будущем крайне опасно своей примитивизацией и скукой, так же как и такое одномерное представление о Прошлом.

— Значит, развитие как тотальное совершенствование в каждый конкретный момент связано с системой определенных целостных концепций о Прошлом, Будущем и Настоящем как о едином целом. Такая система может быть индивидуализированной, то есть выкристаллизированной только у одной личности, и тогда именно этот человек дает необходимый стимул реальному развитию, как продвижению к Истине. Но такая система, которая чаще всего не осознается как нечто дискретное, отдельное от всего остального, может возникать и у народа, нации как некая идеология, некий проект, или в более широком смысле как некий исторический порыв к сверхзадаче.