Латифа служит мне своего рода громоотводом — ведь Ингрид брутальные ласки не по душе. Она допускает только необходимое — да и то, как я предполагаю, скорее чтобы доставить удовольствие мне.

В нашем Эвмесвиле она производит впечатление чужестранки — перелетной птицы с Дальнего Севера, коротающей здесь зиму. Она скорее маленького, чем среднего роста, но с исключительно соразмерным телосложением. А ее лицо, окажись оно в антропологическом кабинете, наверняка сопровождалось бы табличкой с надписью «Шведка [442] ». Почему в голове у меня мелькнуло: «Близнецы» [443] , когда я впервые встретился с ней в институте? Наверное, из-за этой ее ладной фигурки, будто только что вышедшей из литейной формы. В таких случаях расовые признаки преобладают над индивидуальными.

Ее любимый цвет — синий; она носит льняную одежду этого цвета, всех оттенков — от почти белого до самых темных [444] , — а из духов пользуется только лавандовым маслом. Почти никаких украшений — разве что брошь-камея или, иногда, цепочка на шее; колец она не носит. За столом, как и вообще в повседневных привычках, аскетична: рыбный суп без шафрана и уж, конечно, без чеснока — — — con рере [445] , когда нам случается обедать вместе; я при таких оказиях подлаживаюсь под нее. Она и Латифа знают друг о друге; тут я не собираюсь ничего скрывать. Кроме того, «перевалочный пункт» Латифы и снимаемая мною квартирка во флигеле, где я отдыхаю от своего папаши, расположены недалеко друг от друга. Ингрид не ревнива, а Латифа не имеет права на ревность.

Ингрид — добросовестный исследователь; я же, как у нас говорят, ее диссертационный папаша. На этом зиждется ее преданность мне. Дочерняя преданность увенчивается инцестом. Я нюхом почуял это уже при первой встрече.

Виго относится к тем пророкам, которые на чужбине пользуются большей славой, чем в отечестве. Среди посвященных его имя, к тайной досаде коллег, считается mot de passe [446] — и так обстоит дело повсюду, от Бейрута до Уппсалы. Поэтому при нем всегда обретаются слушатели, приехавшие издалека.

Однажды, когда я прощался с ним после совместно проведенного вечера, он сказал: «Да, между прочим, у меня опять объявилась одна белая гусыня, хочет у нас поработать. Имеет хорошие рекомендации и уже поднаторела в обращении с луминаром. Я бы хотел, чтобы вы сняли с меня эту нагрузку».

Он представил дело так, будто научное руководство ему в тягость; по сути же, чем больше у тебя аспирантов, тем выше твой тюрбан.

На следующее утро, в институте, он нас познакомил. И тут же предложил тему: «Дифференциация командной власти в античных империях». Тема должна была потом распространиться и на колонии западноевропейских держав, сконцентрировавшись на вопросе о диктаторских полномочиях проконсула.

Случается, что каста военных, отстраненная от власти демосом или сенатом, обосновывается в отдаленных провинциях. Метрополия таким образом избавляется от смутьянов, аристократов и реакционеров; на окраинах империи они, как в природных заповедниках, могут вести войны на старый лад — с кочевниками и горными племенами. Авантюристы на службе у государства… С другой стороны, они могут стать опасными, если, как Цезарь, создадут себе свою Галлию или, как один иберийский генерал по фамилии Франко, вернутся во время кризиса в метрополию со своими легионерами.

Приблизительно так представлял себе это Виго. Он сказал: «Тема слишком широкая. Надо бы вышелушить из нее лейтмотив — — — сосредоточиться, скажем, на экстраполяции. (В математике: экстраполяция становится тем менее надежной, чем больше ты отдаляешься от заданного интервала, а в некоторых случаях она ненадежна уже сразу на выходе за его пределы.) Ну, посмотрите, что это вам даст — — —». С этими словами он нас покинул.

Виго не ошибся: тема в самом деле была широкой. Правда, расстояния уже не играли особой роли с тех пор, как появились воздушно-десантные войска. Ингрид работала в одной из наших комнат (точнее сказать, в кабине) на Малом луминаре. Тогда-то я и заметил, что синеву своих одеяний она сочетает с лавандой.

Она и в самом деле быстро и основательно со всем разбиралась, например, в Доме писем — с новой версией самоубийства лорда Клайва [447] . Это пригодилось и мне — помогло провести более четкое разграничение между анархом и родственными ему фигурами. В «Двенадцати тезисах», которые во время Крестьянской войны в Германии составил один анабаптист, ей удалась сделать важную для нашей темы находку. Там говорилось, что войны между христианскими народами — а значит, и воинская повинность — должны прекратиться. Если же тем не менее будут появляться неукротимо воинственные люди, их следует посылать против турок.

На то время, когда нес службу на касбе, я с позволения Виго предоставлял Ингрид свой рабочий кабинет в институте, то есть обеспечивал ей доступ к Большому луминару. Так прошел год, но мы стали замечать, что тема как бы дробится на части. Обсудив это с профессором, мы с ним согласились на предложение Ингрид. Предложение касалось плана «Щегол» — я могу лишь намекнуть, что это такое. Как известно, евреев снова и снова тянет к Обетованной земле. Так было еще во времена египетского и вавилонского пленений, а также в период рассеяния народа после разрушения Города. Древнейшие раздоры — наподобие раздоров с аммонитянами — оживают при этом снова и снова.