– Да чего он несёт?! Да нету за мной никаких дел! Вот те крест святой! Да ты что — меня не знаешь?! Ну, горяч бываю. Ну тебе ж самой это любо. На постели-то.

Вдова резко засмущалась, подскочила, начала махать на «бычару» руками.

– Ой, да что ты такое говоришь! Срам-то какой! Перед чужими людьми! Да как же можно же эдак опозорить-то…

Не ребята, чисто этика с эстетикой — мало будет. Стыд — хорошая «упряжь». И здесь, и в 19 веке:

Там, вообще-то «смех». Но по поводу «стыдного». Тогда и это помогало. Только я — из 21 века, из времён бесстыдных. Мне другая «погонялка» привычнее — страх. Страх физической смерти, страх физических мучений. Кстати, мой прокол — насчёт стыда даже не подумал. Может, этим и обойтись можно было бы? Мало знаю, не могу адекватно соотнести моральные приоритеты аборигенов. Тщательнее надо, Ванюша. А пока — по домашней заготовке, уголовно-процессуально:

– Э, хозяйка, это-то — не позор. Позор будет, когда дружка твоего сердешного на дыбу вздёрнут да железом горячим по рёбрышкам пройдутся. Для памяти освежения. А ну как он, по полаческой-то просьбе, вспомнит. Что мужа твоего покойного он, по молению твоему слёзному, под лёд уронил? А что? Вы с мужем-покойничком жили худо — про то весь город знает. Или что ты в мужнином лечении какое небрежение свершила? И про то — полюбовничку хвастала. Как бы тебе самой… по самую шею живой да в сырую землю… Нынче-то не холодно — помирать долго будешь, помучаешься.

– Лжа!!! Поклёп гадинский!!!

Женщина выкрикнула мне это в лицо, рванулась, выставив вперёд руки, ко мне. Схватить за грудки, заставить замолчать, вбить сказанное обратно… И остановилась, налетев на шагнувшего её навстречу Ноготка.

– Да как же ж это… лжа же всё… да я-то этого и вблизь не пускала… пока муж живой был… я же всё по-честному… ночей не спала… нет моей вины… болел он сильно… воля божья…

– Это ты не мне — это ты ему говори. Покажет он на тебя под пыткой — и ты рядом на дыбе висеть будешь. Вытерпит муки… ты себе вскоре на постель нового приведёшь, с другим — играться-миловаться будешь, а его вон — землёй сырой закроют. И это бы лучше — целым ему из застенка не уйти. А калекой жить…

Я ткнул рукой в сторону связанной «морковки». Женщина, испуганная, ошеломлённая возможными последствиями явной, на её взгляд, клеветы, растерянно посмотрела на своего любовника.

Наглая ложь и клевета. Гнусные подозрения, порочащие честь и достоинство. Очень даже может быть. Только — «правда у бога». А мы — не боги, мы прах земной, грязь и мерзость. И думают люди соответственно: грязно и мерзко. На основании чего и принимают судебные решения, выносят вердикты и исполняют приговоры.

Тысячи храмов стоит в России. В честь Рождества и Успения, Усекновения и Вхождения, Одоления и Богоявления. В честь мучений, страданий, смерти… А вот в честь супружеской любви и верности… Или это у нас чудо чудесное, покруче Вознесения да Воскресения Господня? Не верят. Сколько ни ходил по России — только один такой храм и нашёл. Недалеко от нынешних моих мест — в Вязьме.

В 1406 году на торжествах в Вышнем Волочке тогдашний смоленский князь Семеон «воспылал страстью к княгине вяземской ради красы её несказанной». Княгиня была с мужем. Мужа её Семеон на пиру убил. «Когда же подступил Семеон к княгине со словами ласковыми да жаркими, то не испугалась она, а ударила насильника ножом за ради любви своей к мужу убиенному». Семеон в ярости велел отрубить красавице руки и ноги и кинуть её в речку. В память о ней через лет тридцать был основан женский монастырь.

Но… это ж неправильно! Не может женщина «принять смерть за мужа своя», не может с ножом в руках защищаться. Не может отказать начальнику, сюзерену мужа своего. Её дело молиться да вышивать, да детей рожать. И в середине 16 века уже Иван Грозный превращает женский монастырь в мужской, Иоанна Предтечи. Вот это нормально: баба послала девку перед мужем плясать, а тот, от этого дансинга, святому человеку голову срубил. Бабы они ж такие… «Сосуд с мерзостью». Вот это и увековечим.

Прошло полтысячелетия, прежде чем монастырь снова стал женским. И стоит там, над широкой поймой реки, удивительная церковка, с тремя высокими снежно-белыми шатрами. Во славу Богородицы-Одигитрии, славнейшей из матерей человеческих. И в память о давнишней вяземской княгине, принявшей мученическую смерть за любовь свою. За любовь не к богу, не к сыну, не к добру молодцу… К своему законному венчанному мужу.

Не верят люди в такое. И поступают по вере своей. И судят также — по вере. Физиономия любовника кузнечихи, несколько уже потерявшая в яркости окраски, начинает медленно расплываться в ухмылке. Не то — злорадной, не то — многообещающей. Но, явно, не сочувственно-успокаивающей.

Мда. Палеонтологи занимаются тем, что по ископаемым костям восстанавливают внешний вид вымерших животных. В каждом респектабельном доме должен быть свой «скелет в шкафу». Так что, вдумчивому палеонтологу всегда найдётся поле деятельности в любой приличной семье.

Оставим в покое мезозой с девоном, займёмся средне-средневековой современностью. Я сюда зачем явился? Не хорошо, но придётся самому предлагать — иначе они просто не додумаются.

– Однако пришёл я сюда не за тем, чтобы по его делам розыск вести. И уж не по твоим былым делишкам.

Как она вскинулась на «твои делишки»… И проглотила слова под моим испытующим взглядом. «Всё что вами будет сказано — может быть использовано против вас». У нас тут «Святая Русь», а не Америка, но некоторые общие правила поведения доходят и без фебеэровского напоминания.