Комментируя эту ситуацию, Р. Футс писал: «Я не сомневаюсь, что вся критика Терреса была бы сразу же признана несостоятельной, будь она подвергнута нормальному обсуждению со специалистами. Но этого не случилось. Террес выдвигал свои обвинения в популярных средствах массовой информации и быстро стал знаменит среди апологетов Ноама Хомского. Для лингвистов школы, проповедующей „уникальность человека“, Г. Террес оказался воплощенной мечтой. Нашелся исследователь языка обезьян, признавшийся, что был одурачен собственным шимпанзе!» (Fouts, MILLS 1997/2002, с. 275).

Вместо корректной научной полемики, в СМИ развернулась атака — они с удовольствием подхватили очередной «жареный факт». В результате над всем направлением этих исследований нависла гроза, и оно едва не подверглось разгрому как область науки.

В мае 1980 г. «оппозиция» с помощью Нью-Йоркской академии наук организовала конференцию под названием «Феномен Умного Ганса: Коммуникация между лошадьми, китами, обезьянами и людьми».

Это название отсылало к нашумевшей истории начала ХХ в. (1900–1904). Г. фон Остен, владелец лошадей, убежденный в их огромных умственных способностях, обучал нескольких из них различению цветов, азбуке и счету, включая извлечение квадратного корня. Каждую букву или цифру лошадь обозначала соответствующим числом ударов копыта. Наиболее способным учеником оказался орловский рысак Ганс, который производил достаточно сложные арифметические подсчеты, отвечал на разнообразные вопросы, а иногда «высказывался» по собственной инициативе (рис. 28).

Поведение его было столь впечатляющим, что вводило в заблуждение не только публику, но даже членов специальных комиссий. И лишь много позже один из психологов заметил, что Ганс отвечает только на те вопросы, ответ на которые знает сам тренер. Специальный анализ показал, что животные реагируют на мельчайшие идеомоторные движения человека, например, на отклонения его корпуса на 0,2 мм, микродвижения бровей, мимику и т. п. Даже когда тренер загораживался от лошади картонным щитом, она улавливала какие-то знаки для определения правильного ответа. Таким образом, то, что казалось удивительным проявлением разума, на деле обернулось навыком, приобретенным благодаря длительной и сложной тренировке, умением реагировать на едва уловимые сигналы человека.

История фон Остена оставила заметный след в развитии науки о поведении животных. Она впервые привлекла внимание к проблеме чистоты эксперимента с точки зрения возможности неосознанного влияния экспериментатора на его результаты, и вот, через несколько десятилетий, к ней вернулись снова.

По описанию очевидцев, обвинения множества ученых и не ученых состояли в том, что язык обезьян мало чем отличался от упражнений в обмане и самообмане, а вся конференция казалась похожей на сцены из сказки «Алиса в стране чудес». Предполагалось, что она будет посвящена «эффекту Умного Ганса» — обсуждению мер, необходимых для того, чтобы предотвратить невольное влияние экспериментатора на результаты эксперимента, — но, по образному выражению Р. Футса, все присутствующие носились как с писаной торбой с Гербертом Терресом, единственным из исследователей, кто не принял никаких мер для предотвращения такого влияния.

На конференции царила очень тяжелая атмосфера. Казалось, никого не интересовало, как на самом деле шли дела у экспериментаторов. Например, первый же выступающий, Х. Хедигер (Цюрих), заявил, что смешно всерьез считать, будто животное способно осваивать элементы языка человека. Т. Себеок высказал в своем выступлении мысль, что финансирование работ должно быть прекращено и, возможно, распределено между более нужными направлениями, например поисками лекарства от рака. Появились даже желающие (к которым, по счастью, не прислушались) поставить на голосование вопрос о запрете подобных работ.

Т. Себеок вместе с Д. Умикер-Себеок распространяли рукопись, в которой резко критиковались исследования поведения обезьян при освоении человеческого языка и содержалась масса подстрекательских материалов. «Итак, мы установили, что исследователи „языка“ обезьян материально поддерживаются людьми, которые считают, что они действуют согласно с самыми высокими побуждениями, но на самом деле дают втянуть себя в устаревшие цирковые представления», — писали они, добавляя, что «руководители исследований, конечно, заинтересованы в том, чтобы получать дополнительную финансовую поддержку своих проектов, наряду с признанием в научных кругах и продвижением по службе» (цит. по Savage-Rumbaugh, Lewin 1994/2003, с. 50). На заключительной пресс-конференции Т. Себеок выразил свое мнение еще резче: «По моему убеждению, эти так называемые эксперименты с языком обезьян делятся на три группы: одна — откровенный обман, вторая — самообман, третья — те, что проводил Г. Террес» (с. 50). Несмотря на все вопросы репортеров, Себеок уклонился от предоставления каких-либо доказательств обвинений в обмане. Какие бы мотивы ни лежали в основе подобных заявлений, как и предложений голосовать за прекращение этих исследований, едва ли можно считать, что они были продиктованы интересами науки. Возможно, позицию Т. Себеока лучше всего иллюстрирует его ответ репортеру журнала «New Scientist». На вопрос о том, какие доказательства убедят его в том, что у обезьян имеется некая когнитивная основа для усвоения аналогов языка, он ответил: «Факты меня не убедят. Только теория» (с. 53).

Кроме Г. Терреса на конференции присутствовали и другие, гораздо более авторитетные исследователи проблемы усвоения обезьянами аналогов языка человека — широко известный психолог Д. Рамбо и тогда еще начинающий ученый С. Сэвидж-Рамбо. Их участию в конференции предшествовала публикация статей (SAVAGE-RUMBAUGH ET AL. 1978, 1980), в которых они отвечали на критику Г. Терреса. Данные этих ученых были достаточно весомыми, потому что к тому времени за плечами у них были уже пять лет экспериментов с Шерманом и Остином (см. след. главу). Их работы выявили новый, более высокий уровень языковых способностей шимпанзе. Вместе с тем, они не были слепыми приверженцами данного направления, не замечавшими его сложностей или недостатков. Поработав с Уошо, Люси и Ланой и проанализировав их языковое поведение, Сэвидж-Рамбо выдвигала и собственные претензии к оценке степени их овладения языком. Но это были именно научные конструктивные соображения, способствовавшие дальнейшему углубленному изучению феномена. Они вылились в серию поразительных результатов, о которых мы будем подробно говорить в следующих главах. Однако на конференции они не получили никакого резонанса и заинтересовали присутствующих только потому, что, по мнению присутствующих, свидетельствовали о расколе в стане сторонников языковых способностей шимпанзе. По словам Сэвидж-Рамбо, за ней надолго закрепилась репутация Фомы неверующего.