Мексиканка закрыла лицо и расплакалась.

Он вздохнул. Женщина, скорее всего, отдала «койоту» все до последнего песо. Тот перевез их через границу и бросил или посадил в машину и велел подождать. В любом случае, последние две недели они явно жили в аду: пустыня, грязь и жара, голод и страх. А теперь разбиваются все мечты о нормальной жизни для нее и ее детей. Она предпочла бы остаться в машине и умереть на американской земле, лишь бы обратно не отправили. Он это видел уже сто раз: отчаяние оправдывает самые невероятные вещи.

– Сеньора, – попытался успокоить Рики, – здесь, – он показал на машину, – не место для детей. Это неподходящий путь. – Он распахнул дверь. – Выходите.

Женщина взяла его за руку:

– Не надо депортация. Por favor, se~nor.

Он сглотнул. И вот так каждый раз – с комом в горле.

– Простите, но есть закон. Вы его нарушаете.

Рики родился в Эль-Пасо – уже американцем. Его мать и отец родились в миле отсюда, в мексиканском Хуаресе, два года дожидались визы, семь лет – гражданства. Система работала плохо, и американцами становились только богачи или очень терпеливые люди. Его родители – из терпеливых. Рики понимал отчаяние этой женщины, но он также понимал долг и справедливость. Его семья соблюдала законы своей новой родины, какими бы они ни были, и Рики считал, что другие тоже должны их соблюдать. Если уж ценишь то, что дала жизнь, правила этой жизни будь добр уважай. Нет правил – получается, можно воровать у соседа и подтираться Библией. И все же сострадание пересиливало: выдворяя как преступников женщину с двумя детьми, Рики чувствовал себя прескверно.

Линда Колхаун со своей собачкой стояла на пороге своего дома вдали. Ее бриллиантовые серьги сверкали, как языки костра.

Рики вызвал Берта. Женщина собрала вещи.

– Задерживаю женщину с двумя детьми. Совершенно точно мексиканцы. Больше никого не видел. – 10-4.

Во дворе соседнего дома на ржавом трехколесном велике сидел малыш в шортах и шлепанцах. На пограничников он не глядел – глядел на запертую дверь соседнего трейлера.

– Отправляюсь на станцию, – сказал Рики и засунул рацию в нагрудный карман. Стряхнул с ботинка ком грязи.

Мексиканка велела детям собираться. Старший мальчик сунул в вещмешок заношенную рубаху и джинсы. Девочка пробралась между передними сиденьями, перелезла через мамины колени и уселась на землю у переднего колеса, прижимая к груди куклу и посасывая большой палец. Красивые черные глаза не мигая следили за Рики. Вот такой может получиться наша дочка, подумал Рики, только нос будет крупнее и кожа светлее, как у Ребы.

Мальчик на велосипеде повернулся к ним.

– Пока! – сказал он и помахал ручонкой. – Пока-пока!

Из-за двери трейлера высунулась его мать.

– !Vete aqu'i! [27] – позвала она. – Обедать!

Широко улыбаясь, мальчик бросил велосипед и побежал в трейлер. Закрывая дверь, женщина сердито зыркнула на Рики. А девочка все сидела у его ног, обхватив колени руками, и не сводила с него взгляда. В ее темных глазах отражалась его бейсболка.

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

25 декабря 1944 года

С Рождеством, Гейзель!

Пишу тебе с ледяными ступнями и горчичником на груди. Ночью почти не спала. За полночь пришли гестаповцы – обыскивали весь город, искали беглого еврея. Заставили папу с мамой стоять в кухне в ночных рубашках, и это – в сочельник! В какие ужасные времена мы живем.

Мама говорит, у меня лихорадка. Может, надо было на банкете больше есть. Там был молочный поросенок, картофельное пюре, свиные сосиски, на десерт рисовая каша, но все невкусное. Шампанское мне тоже не понравилось. Из-за этих пузырьков еда во рту какая-то не такая. Как будто ее уже пожевали. У меня от него изжога. А что касается платья, о котором я тебе писала, то на шифон, конечно, приятно смотреть, но в мороз в нем неуютно. И к тому же я его испортила. Посадила пятен на юбку, а стеклярус оторвался и висит на ниточках.

Рождество мы, конечно, отпраздновали, но настроение у всех было никудышное. Мама сделала маленького карпа. Папа испек Christstollen. Я поела у огня, пока от жара вокруг не запорхали бабушкины резные птички, а потом снова легла в постель. Нос забит, глаза красные, сама бледная, как вареная рыба. В общем, и на вид, и по ощущениям – полная чума. Несколько минут назад приходил Йозеф. Я сказала маме, чтоб она его отправила. Я должна тебе признаться. Столько всего случилось… Йозеф подарил мне кольцо на помолвку. Я спрятала его под матрац. Еще не решила, что делать. Гейзель, я его не люблю, но он лучше всех, кого я знаю. Он нас защищает и хорошо относится к маме с папой. Они говорят, что это для нас прекрасная партия. А мама – что жене любить необязательно, хватит терпения и рецепта хорошей выпечки. Но ты же любила Петера, правда?