— Ты, Маруся, хороший человек, но ты ведь в Германии была.

Лагерный номер у меня был 54, вышвырнула его в день освобождения, a OST, мне кажется, я сняла только сегодня, написав это письмо».

Владимир Коваленко вернулся из лагерей в свою Аджамку, окончил десятилетку и поступил на юрфак Львовского университета им. Франко. После университета работал в управлении юстиции по Закарпатской области, а дальше — сокращение…

«Из-за того, что я был угнан в Германию, меня не рекомендовали в народные судьи, не присвоили офицерского звания, хотя я сдал госэкзамен по артиллерии на «отлично» и на «хорошо» выполнил практическую стрельбу на Яворовском стрельбище. При первой же возможности меня удалили из госаппарата: там не место клейменым.

По правде сказать, я не обижаюсь. Что стоят мои переживания и невзгоды против горя и страданий миллионов военнопленных, замученных в фашистских и наших «родных» лагерях, куда они попадали после возвращения на Родину. А у меня все-таки есть специальность и работа — я адвокат».

Павел Никитович Дерунец:

«После освобождения меня зачислили в рабочий батальон, направили убирать урожай, а в ноябре 1945 года призвали в армию, хотя и говорили, что мы все изменники Родины и Сталин нас за это расстреляет. А какой я мог быть изменник Родины в 14 лет?

Смотрю на снимки «восточных рабочих» и вспоминаю те далекие годы. Пусть на нашей планете никогда не будет фашизма. Последние 30 лет работал в органах связи. Сам, без жены, воспитал троих детей, растим с ними внуков».

Нина Павловна Прохоренко, пос. Чесма, Челябинская обл.:

«Поздно вечером весточка облетела деревню Ясенки, что я с бабушкой вернулась из Германии. Мама встретила нас на лошадке. Это я хорошо помню и никогда не забуду, как мама кинулась ко мне и кричала: «Доченька, я знала, что ты живая». Но я стояла, как столбик, отталкивала маму и пригорталась к бабушке: «Ты не моя мама, моя мама была в черном платке». Мама пуще плакала и причитала, мол, вспомни, доченька, я же твоя мама, это немец проклятый нас с тобой разлучил. Долго не поддавалось детское сердечко. Мама до конца жизни не могла вспомнить, в каком она была платке, когда фашисты угнали нас.

Нашелся брат Коля — он долго скитался по лесам, чудом отыскал тетю Александру, она его приютила. Вернулся раненый отец. Строили мы себе дом без отца. Мама ведром глину носила, а мы котелочками…»

Алексеи Тимофеевич Сапсай, г. Брест:

«Несколько дней думал: писать или не писать. О чем писать? Письмо получится длинное, но как поет В. Толкунова, я не могу иначе. Прожить десятилетия после войны неполноценным человеком в своей стране — это тяжело и страшно. До войны и сразу после нее в анкетах, листках по учету кадров были вопросы: служил ли в белых армиях, состоял ли в других партиях, состоял ли в оппозиции? На эти вопросы отвечали наши деды и отцы. Для нас после войны добавились новые вопросы: был ли на оккупированной территории? Где? Когда?

Был. И не только на оккупированной территории, был в фашистских лагерях. Это не пятно в биографии, а тяжелый камень на шее на всю оставшуюся жизнь.

В 1959 году я написал заявление о приеме в партию. Коммунисты дали рекомендации, значит, поверили, собрание первичной парторганизации единогласно приняло — тоже поверили. Потом дело пошло в политотдел соединения. Секретарь парткомиссии вызвал меня одного и сказал:

— Когда во время войны освобождали оккупированную территорию, молодежь немедленно призывали в армию. Давали оружие и в бой. Погиб — искупил вину. (Какую? — думал я, слушая этого демагога.) Остался жив — повезло. Так проверяли преданность Родине.

А так как я через такое сито не прошел, то принимать меня в партию он не будет. Парткомиссия мое дело не рассматривала. Знала она об этом разговоре или нет, мне неизвестно.

Об этом я никогда и никому не рассказывал. Но воспоминания травят душу. Уже в 80-е годы я по совместительству чуть подрабатывал. Дополнительный приработок не получал, а вносил в Фонд мира. Об этом узнала студентка факультета журналистики из Минска и пришла ко мне домой поговорить, чтобы потом написать. Но когда она услышала о Германии, гут же сказала, что этот материал не пойдет. Мол, я не тот герой, который нужен. Видимо, и деньги мои неполноценные, хотя перечислял я их от всей души. Из этой исповеди, возможно, ни одна строка не увидит света. Но хоть раз я должен сказать: я честно трудился более сорока лет, не имея ни одного взыскания, получил несколько десятков поощрений. И сейчас по мере сил занимаюсь патриотическим воспитанием молодежи. Ведь я живу в Бресте, где гордо высится непокоренная Брестская крепость».

Варвара Власовна Яцук:

«Дома нашей большой, дружной семьи не оказалось. Одна сестра не вернулась из Германии, говорят, попала под бомбежку и погибла. Вторая сестра эвакуировалась вместе с заводом в Тбилиси, папа и брат еще не вернулись с фронта, а моя болезненная мамочка, взяв трехлетнюю дочку, мою младшую сестренку, уехала на Украину к бабушке. Только через несколько лет наша семья собралась вместе, но уже не все. Погибли папа и сестра, ушла рано из жизни мама. А во всем виновата война. Виновата в том, что мы не доучились, потеряли родных, свое здоровье, потеряли три года жизни. Эти годы навсегда остались рубцом в моей памяти, в моем сердце».

Анна Петровна Ворожбит:

«Нас упрекали за то, что мы были в Германии. Говорили: надо было идти в лес, а какой у нас лес, у нас поле кругом. И рожь шумит, как море. И что было удивительно: те люди, которые при немецкой власти нас отправляли в Германию, теперь упрекали. Я очень люблю свою Родину, никогда у меня не было в мыслях изменить ей. Да, из нашего села была увезена в Германию моя одноклассница. Вышла там замуж и сейчас живет в Америке, посылает домой посылки, заграничные вещи. И другие завидуют. Но я — нет. Мы вернулись домой, чтобы поднимать страну из руин, и не стонали, что нам тяжело, хотя буханка хлеба на рынке была 15 рублей, а мы получали по 300 граммов».