– Ты слышал? – спросил Тигхи, неторопливо приближаясь к другу. – Этой ночью умер Констак.

– Все уже знают это, – ответил Акате, не поднимая глаз и продолжая копаться в маленьких часах.

Они были сделаны из пластмассы, и потому колесики и шестеренки износились и расшатались. Акате смазывал механизм коробочки.

Тигхи опустился на траву перед Акате.

– Ты пойдешь на похоронную церемонию?

– Если успею покончить с этим. – Акате поднял голову. Один глаз у него был по-прежнему прищурен в типичной манере часовщика. – Вчера один человек продал моей ма запчасти к энергоблоку. Теперь у нас полный набор.

– Набор чего? – спросил Тигхи, хотя он совершенно не разбирался в деталях часовых механизмов.

– Понимаешь, это что-то вроде мембраны, которая, как думает моя ма, служила экраном. У нас есть также зубцы от этой штуки, и каждый зубец промаркирован символом. Я даже смог различить некоторые из них – «Р», «А» и что-то похожее то ли на «Ц», то ли на «С».

– Это хорошо, – сказал Тигхи без энтузиазма. – Так ты идешь?

Акате пошмыгал носом и опять посмотрел на часы:

– Не знаю. Может быть. А может быть, и нет. Какая-то чудная пластмасса. Клей никак не берет ее, а если и берет, то потом она отламывается в этом месте. Видимо, в пластике есть какой-то ингредиент, который сопротивляется клею.

– Похоже, ты не слишком большой любитель религиозных церемоний, – заметил Тигхи.

Он сорвал травинку и стал крутить ее, подставляя солнечному свету. Между стебельками травы у его ног суетился удивительно красивый лилово-красный жук. Иногда он заползал на травинку и полз по ней, пока она не сгибалась под его тяжестью и не сбрасывала жука.

– Знаешь, я думаю о Боге.

– Бог, – повторил Акате скучным голосом.

– Ну да. Ты же знаешь, что нас учат, будто он сидит на верхушке стены, – проговорил Тигхи. – И видит Вселенную.

– Насчет таких дел тебе лучше порасспрашивать своего деда, – посоветовал Акате.

– Но ты же знаешь об этом.

– Конечно.

– И тебе это кажется правдой?

– Я как-то не задумывался.

– Дело в том, что я слышал кое-какие другие истории, и они заставили меня задуматься. А что, если Бог не сидит наверху мира? Что, если Бог живет у подножия стены – что, если он построил стену, чтобы не пускать кого-то? Чтобы отгородиться от чего-то?

Акате отложил в сторону инструмент и поднял голову. В его глазах мелькнула догадка.

– Вот оно что, – проговорил он задумчиво. – Я слышал, что ты ухлестываешь за этой девчонкой, Уиттершей. А всем известно, что ее па – старый чудак, который не дружит с головой.

– Да ладно тебе, – отмахнулся Тигхи, не поднимая глаз от травинки в руке. – Я же просто спросил.

– Лучше бы тебе поостеречься, вот что я скажу, – произнес Акате. – Со старым Уиттером опасно дружбу водить. Если бы мой дед был священником, я бы не стал болтать с каждым встречным, а тем более с таким человеком. И я бы трижды подумал, с кем поделиться насчет странных космических теорий.

Он покачал головой и презрительно фыркнул:

– Ты думаешь, что Уиттерша стоящая девчонка? Ты же сын принца, в конце концов. Она ниже тебя. Ведь твои па и ма владеют полудюжиной коз, не так ли?

– Мы потеряли одну козу, – уныло сказал Тигхи.

– Да, я слышал, но суть дела в другом. Ты родом из уважаемой, достойной семьи и можешь найти себе девушку куда лучше, чем дочь торговца обезьянами. Она недостойна тебя. Во всяком случае, так считает моя ма, а я думаю, что она разбирается в этих делах.

– Уиттерша – нормальная девушка, – стоял на своем Тигхи.

– Ясное дело, но есть девушки и получше ее, вот и все. И остерегайся ереси, Тигхи. Даже твой дед-проповедник в случае чего не поможет тебе. Кроме того, ты же лучше других знаешь, какой он.

– Дед сегодня приходил к нам домой.

Акате не ответил.

– Он зашел к нам, и в глазах у него были слезы. Его очень расстроила смерть его друга, смерть Констака.

Акате опять принялся колдовать над часами.

– У моей ма есть что сказать по этому поводу, – пробормотал он, явно на что-то намекая.

– Что? – спросил Тигхи, искреннее удивленный.

Однако Акате хранил молчание.

Тигхи побрел назад через деревню. Солнце сегодня палило нещадно, и он снял рубашку. Жизнь в деревне шла своим чередом. Смерть не сделала в ней бреши. Тигхи подумал о слезинке, дрожавшей на реснице деда. До этого ему не приходилось видеть старика плачущим. Смерть одного человека могла так глубоко задеть рассудок другого, и все же деревня продолжала жить, словно ничего не произошло, словно в ткани жизни не произошло никакого разрыва.