Ветров стал рисовать перед Гольстом картину поистине неземного рая, который наступит, если его «идею» воплотить в жизнь.

«Бред какой-то, — думал Владимир Георгиевич. — Неужели он все это серьезно? Или это симуляция болезни? А может, он действительно сумасшедший?»

— Не думайте, что мои выводы не имеют научного базиса, — сказал Борис. — Геронтологию, то есть науку о старении, я изучил довольно основательно. Очень много дали мне труды профессора Аршавского. Это один из авторитетнейших наших ученых в области изучения возрастной физиологии человека и животных. Правда, Аршавский занимается проблемой продления человеческой жизни. Но я пришел к выводу, что этого-то как раз и нельзя делать ни в коем случае, — Борис печально усмехнулся. — Достижения медицины имеют и обратную сторону медали. Я уверен— и это мое кредо: разрешать жить особям после выполнения ими основной задачи, то есть после того, как они родили новое поколение, — это значит рубить сук, на котором сидишь. — Ветров замолчал.

— Выходит, вы считаете, что всех людей после определенного возраста надо убивать? — спросил Гольст.

— Вы меня не так поняли, — спокойно ответил Ветров. — Я изложил вам суть, принцип, что ли... Надо вернуть человечеству то, что оно утратило в процессе эволюции. Короче, заложить в его гены то, что происходило с человеком раньше, когда он был животным, то есть умирание по окончании детородной функции. Воплощение моей идеи стало теперь возможным благодаря достижениям генетиков, в частности генной инженерии. Научную сторону вопроса я и хочу изложить в записке, чтобы послать в соответствующий компетентный орган — в Президиум Академии наук. Для доказательства того, насколько я убежден в правоте и чрезвычайной актуальности своей идеи, я решил начать с себя...

— Не с себя, — поправил следователь, — а с родителей.

— Да, — кивнул обвиняемый. — Но сами понимаете, отважиться на такой шаг тоже непросто... Конечно, подобный метод груб и, разумеется, не может быть принят. Но еще раз повторяю: на основе самых последних достижений генетической науки вопрос можно решить самым гуманным способом. Особь будет умирать сама по себе. Кстати, моя идея по своей сути глубоко человечна. Старость ведь не что иное, как болезнь. Страдания старости тяжелы не только для окружающих, но и для самого индивида. Уж лучше уходить из жизни, минуя недомогания и мучения старости, чем угасать в болезнях и немощи. Так что, как вы могли понять, убил я родителей, сообразуясь со своими принципами.

— А сестру? Она ведь совсем еще ребенок, только-только вступала в жизнь. Как-то не согласуется с вашей концепцией.

Ветров не ответил. Владимир Георгиевич снова спросил, зачем Борису понадобилось убивать сестру.

Тот провел рукой по лицу и негромко произнес:

— Что-то неважно себя чувствую. Устал, наверное...

— Просто вам нечего на это ответить, — заметил следователь. — Скажите, когда у вас созрел план преступления?

— Я не считаю это преступлением, — возразил Ветров.

— Хорошо, когда вы поняли, что готовы воплотить в жизнь вашу «идею»?

— Окончательно — в начале августа.

— После вашего возвращения из Москвы и неудачного сватовства к Макаровой? — уточнил Гольст.

— В начале августа, — повторил обвиняемый, игнорируя замечание следователя. — А непосредственно осуществлять ее я начал семнадцатого августа.

— В каком смысле осуществлять? — спросил Гольст.

— Семнадцатого августа, за четыре дня до убийства Ларисы, я вырыл в погребе на даче яму. Дома в это время никого не было: мать и сестра уехали в город, отец возился на участке. Я спустился в погреб, взял с собой лопатку-саперку и простыню, которую привез из города...

— Зачем простыню?

— Чтобы складывать на нее землю из ямы. Ведь на глубине она влажная и могла бы оставить на грунте в погребе мокрое пятно.

— Вы хотите сказать, что заранее приняли меры к сокрытию преступления?

— Еще раз повторяю, я не считаю это преступлением, — сказал Ветров и продолжал: — Я вырыл яму глубиной приблизительно метр двадцать. А когда закрывал крышку люка, то вставил в щель бумажку, половину листа из тетради...

— Для чего?

— Чтобы знать, лазил кто в погреб, видел ли мои приготовления или же нет, — спокойно объяснил Ветров. — Осуществил я свое намерение в отношении сестры, как вам уже известно, двадцать первого августа. Мать продавала цветы в городе, отец работал на участке. Я точно знал, что он будет там не меньше часа.

— Когда ваш отец вышел в сад?

— В половине восьмого вечера. Я позвал в свою комнату Ларису и... — Борис замолчал.

— Ну, продолжайте, — попросил следователь.

— В общем... лишил ее жизни...

— Задушили руками?

Ветров молча кивнул.

— Дальше?

— Убедившись, что она уже не дышит, я перенес ее в подвал и положил в приготовленную яму. Туда же бросил ее красные туфли, в которых она обычно выходила на улицу, и две настольные игры. Закопал яму песком, который лежал на простыне, а простыню свернул и отнес на чердак. Через несколько дней я отвез ее в город. Отец, как я и предполагал, вернулся через час, то есть в половине девятого...

Дальше следовал рассказ о том, что уже было известно: как вернулась из города Надежда Федоровна и начались поиски девочки. При этом, по словам Бориса, он умело разыграл нешуточную тревогу и сам активно участвовал в поисках сестры.

— Почему вместе с телом сестры вы закопали ее красные туфли и настольные игры? — задал вопрос следователь.

— Чтобы создать впечатление, будто она пошла играть к подруге, прихватив с собой коробки, — ответил Ветров.

— В тот вечер соседи нашли в поселке носовой платок Ларисы. Это вы подбросили его?