Спустя полчаса Кисельников, его секунданты и лекарь уже мчались в карете к Елагиной роще. Путь был далекий и небезопасный, так как приходилось переезжать по льду Невы и легко можно было попасть в полынью: особенных мер для безопасности путников в то время не принималось. Лавишев кутался в шубу и брюзжал: он был не в духе из-за того, что пришлось рано встать, что обычный порядок дня сбивался и что он не успел как следует завить букли. Назарьев бережно держал на коленях ящик с пистолетами, был задумчив и обменивался с путниками незначительными фразами. Раз только у него вырвалось: «Эх, как хотел бы я быть на твоем месте, Александр Васильевич!». И его глаза мрачно сверкнули.

— Что так? — спросил Петр Семенович. — Или тоже есть счеты с Дудышкиным?

— Да, есть, — угрюмо и отрывисто ответил Назарьев.

Спокойнее всех были сам дуэлянт да врач, уже не молодой немец, вяло посматривавший бледно-голубыми глазами. На его лице, казалось, было написано:

«Мне все равно, хоть перестреляйте все друг друга. Я вас буду лечить, а вы мне хорошо платить. И я с Амалией наживу много денег».

Экипаж Дудышкина подъехал к опушке рощи почти одновременно с лавишевским.

Все вышли, церемонно раскланялись, и, проваливаясь в снег выше колена, углубились в чащу, чтобы выбрать подходящую лужайку. Такую вскоре нашли.

— Ну, приступим, — сказал один из секундантов противника, опытный в дуэльных делах.

Отсчитали шаги, зарядили пистолеты. Кому стрелять первым, должен был решить жребий.

Лавишев завязал на платке узелок и, зажав концы платка в кулаке, произнес:

— Тяните: у кого узел, тот стреляет первым.

Дудышкин протянул заметно дрожащую руку и вытянул узел. На его лице выразилась нескрываемая радость.

— Ваше счастье, князь. Пойдем на места, — спокойно заметил Кисельников.

— Это не счастье, а судьба: она отдает мне моего оскорбителя! — с напыщенной надменностью проговорил Дудышкин.

Александр Васильевич ничего не ответил и, пожав плечами, направился на назначенное место.

На предложение помириться князь гордо ответил отказом. Секунданты отошли в сторону. Назарьев был бледен, в его мозгу шевелилась тревожная мысль: «Неужели эта каналья подстрелит Сашу?». Лавишева пробирала нервная дрожь.

Послышалась команда: «Раз!», и князь поднял пистолет. Затем раздалось: «Два!».

«Ишь ты, целит мне прямо в лоб, — подумал Кисельников, смотря в отверстие дула, и его охватила волна злобы. — Погоди ж ты! Ежели я уцелею, то держись», — пронеслось в его голове.

— Три! — отчеканил секундант, руководивший дуэлью.

Звук выстрела отчетливо и резко прокатился в морозном воздухе.

Кисельников вздрогнул: пуля оцарапала ему щеку. Князь стоял с перекошенным лицом, ужасаясь своей неудаче.

— Теперь вам, — обратился секундант к Александру Васильевичу. — Раз!

Дудышкина начала колотить лихорадка. Он был так гнусно жалок, что злоба Кисельникова остыла.

«Ну его… Пусть в самом деле судьба решит», — подумал Кисельников, и хотя послышалась команда: «Два!», он все же не прицеливался.

— Три! — крикнул руководитель дуэли, и Александр Васильевич быстро выстрелил наудачу.

Князь как-то нелепо взмахнул руками и тяжелой массой рухнул на снег. К нему все кинулись гурьбой. Только Кисельников стоял как в столбняке и растерянно смотрел на тощее, неподвижное тело Семена Семеновича. Врач наклонился над князем, приложил ухо к его груди, на которой виднелась маленькая, ровная круглая ранка, подержал, отыскивая пульс, руку Дудышкина и выпустил ее.

— Finis! Прямо в сердце. Мне здесь делать нечего, — сказал он, вставая.

Все молчали, не спуская взоров с некрасивого мертвого лица с сероватым оттенком. Настроение было подавленное. Большинство не чувствовано симпатии к Дудышкину, пока он был жив, но теперь у каждого в душе смутно поднималось сознание, что сейчас свершилось нехорошее, грешное дело, и труп князя чернел на снегу для них злым упреком.

Первым прервал тягостное молчание бывалый секундант, тот самый, который считал себя знатоком дуэльного дела.

— Что же, надо нести, — тихо сказал он и, разостлав шинель, сброшенную в начале поединка князем, добавил: — Помогите!

Князя положили на шинель и медленно понесли, лавируя между деревьями.

Кисельников поплелся сзади. Его душа была полна холодного ужаса, мозг не хотел верить действительности. Он вдруг подбежал к Лавишеву и, схватив его за плечо, крикнул с истерической ноткой в голосе:

— Петя! Да неужели это я его?..

Петр Семенович ответил почти грубо:

— Ну да, конечно ты. А то кто же?