— Этого я не скажу. Хорошій колдунъ непремнно человкъ убжденія, самообмана, но убжденія. Это такое же правило, какъ и то, что безхарактерный человкъ не можетъ быть гипнотизеромъ, зато самъ легко поддается гипнозу… Колдовство — палка о двухъ концахъ: оно и внушеніе, и самовнушеніе. Я видлъ заклинателя-негра; онъ изъ чернаго длался пепельнымъ отъ ужаса предъ водяными дьяволами, которыхъ онъ вызывалъ изъ ніагарскихъ пучинъ. О! самовнушеніе — великое несчастіе человческаго ума. Я самъ, на зло моей прозаической разсудочности, чуть-чуть было не поддался ему однажды.

— И были испуганы небывалымъ?

— Нтъ, только растроганъ тмъ, чего не было, но… хотлось, чтобы было. Этотъ случай я, пожалуй, вамъ разскажу.

Всмъ городамъ сверной Италіи я предпочитаю нелюбимую туристами Геную. Можетъ быть, потому, что это — немножко моя родина: я имю въ Гену множество друзей и знакомыхъ, кузеновъ и кузинъ. Кто читалъ о Гену, тотъ, я полагаю, знаетъ и о Стальено — этомъ кладбищ-музе, гд каждыя новыя похороны — предлогъ для сооруженія статуй и саркофаговъ дивной красоты. Когда я бываю въ Гену, то гуляю въ Стальено каждый день. Это, кстати, и для здоровья очень полезно. Вдь Стальено — земной рай. Вообразите холмъ, оплетенный мраморнымъ кружевомъ и огороженный зелеными горами, курчавыми снизу до верха, отъ сдой ленты шумнаго Бизаньо до синихъ, полныхъ тихаго свта небесъ… Вотъ вамъ Стальено. Я не совсмъ итальянецъ, но имю слабость считать себя итальянцемъ, a на Стальено сложено въ землю много славныхъ итальянскихъ костей, и я люблю иногда пофилософствовать, въ род Гамлета, надъ ихъ саркофагами. Вотъ, въ одинъ прекрасный вечеръ, я услся подъ кипарисами y египетскаго храма, гд спитъ нашъ великій Мадзини, да и замечтался; a замечтавшись, заснулъ. Просыпаюсь: темно. Гд я? что я? Вижу кипарисы, вижу силуэты монументовъ, — постичь не могу: какъ это случилось, что я заснулъ на стальенскомъ холм?.. Да еще гд! — на самой вышк: въ потемкахъ оттуда спускаться — значитъ, наврняка сломать себ шею; лстницы крутыя, дорожки узенькія; ступилъ мимо — и лети съ террасы на террасу, какъ резиновый мячъ… Стальено запирается въ шесть часовъ вечера; я зажегъ спичку, взглянулъ на часы: четверть девятаго… Слдовательно я проспалъ часа три, если не больше.

Тишь была, въ полномъ смысл слова, мертвая. Только Бизаньо издалека громыхаетъ волнами, и скрежещутъ увлекаемые теченіемъ камни: въ то время было половодье… Внизу, какъ блуждающій огонекъ, двигалась тускло свтящаяся точка: дежурный сторожъ обходилъ дозоромъ нижнія галлереи кладбища. Пока я раздумывалъ: позвать его къ себ на выручку или нтъ, тусклая точка исчезла: дозорный отбылъ свой срокъ и по шелъ на покой… Я былъ отчасти радъ этому: спуститься съ вышки, когда взойдетъ луна, — a въ то время наступало уже полнолуніе, — я и самъ съумю; a все-таки будетъ меньше однимъ свидтелемъ, что графъ Де-Рива неизвстно какъ, зачмъ и почему бродитъ по кладбищу въ неурочное время… Генуэзцы самые болтливые сплетники въ Италіи, и я вполн основательно полагалъ, что мн достаточно уже одного неизбжнаго разговора съ главнымъ привратникомъ, чтобы на завтра стать сказкою всего города.

Я сидлъ и ждалъ. Край западной горы осеребрился; сумракъ ночи какъ будто затрепеталъ. Вс силуэты стали еще черне на просвтлвшемъ фон; кипарисы обрисовались прямыми и рзкими линіями — такіе острые и стройные, что казались копьями, вонзенными землею въ небо… Блая щебневая дорожка ярко опредлилась y моихъ ногъ; пора была идти… Я повернулъ налво отъ гробницы Мадзини и, сдлавъ нсколько шаговъ, невольно вздрогнулъ и даже попятился отъ неожиданности: изъ-за обрыва верхней террасы глядлъ на меня негръ — черный исполинъ, который какъ бы притаился за скалой, высматривая запоздалаго путника.

Что это призракъ или злой духъ, — мн и въ мысль не пришло; но я подумалъ о возможной встрч съ какимъ-нибудь разбойникомъ-матросомъ (африканцевъ въ Гену очень много, и вс отчаянные мошенники); я схватился за револьверъ, да тутъ же и расхохотался. Вдь вотъ какіе курьезы продлываютъ съ человкомъ неожиданность и фантазія! Какъ было по первому же взгляду не сообразить, что y негра голова разъ въ пять или шесть больше обыкновенной человческой!?.. Я принялъ за ночного грабителя бюстъ аббата Піаджіо — суровую громаду грубо вылитаго чугуна, эффектно брошенную безъ пьедестала въ чащ колючихъ растеній, на самомъ краю дикой природной скалы.

Этотъ памятникъ и днемъ производитъ большое впечатлніе: намъ кажется, что аббатъ лзетъ снова на блый свтъ изъ наскучившей ему могилы, и вотъ-вотъ выпрыгнетъ и станетъ надъ Стальено, огромный и страшный, въ своемъ длинномъ и черномъ одяніи. Ночью же онъ меня, какъ видите, совсмъ заколдовалъ, — тмъ боле, что я совершенно позабылъ объ его существованіи…

Я спокойно сошелъ въ среднюю галлерею усыпальницы Стальено; лунные лучи сюда еще не достигали; статуи чуть виднлись въ своихъ нишахъ, полныхъ синяго сумрака. Но когда, быстро пробжавъ эту галлерею, я остановился на широкой лстниц, чуть ли не сотнею ступеней сбгающей отъ порога стальенской капеллы къ подошв холма, я замеръ отъ изумленія и восторга. Нижній ярусъ былъ залитъ луннымъ свтомъ, — и это царство мертвыхъ мраморовъ ожило подъ лучами негрющаго живыхъ свтила… Мн вспомнилась поэтическая фраза Альфонса Kappa изъ его «Клотильды».

— «Мертвые только днемъ мертвы, a ночи имъ принадлежатъ, и эта луна, восходящая по небу — ихъ солнце.» Я стоялъ, смотрлъ, и въ в душу мою понемногу кралось таинственное волненіе — и жуткое, и пріятное… Расхотлось уйти съ кладбища. Тянуло внизъ, — бродить подъ портиками дворца покойниковъ, приглядываться къ блдно-зеленымъ фигурамъ, въ которыхъ предалъ ихъ памяти потомства рзецъ художника; врить, что въ этихъ нмыхъ каменныхъ людяхъ бьются слабые пульсы жизни, подобной нашей; благоговть передъ этой непостижимой тайной и любопытно слушать невнятное трепетаніе спящей жизни спящихъ людей.

Я тихо спустился по лстниц, внутренно смясь надъ собою и своимъ фантастическимъ настроеніемъ, a главное — надъ тмъ, что это настроеніе мн очень нравилось.

Нижній ярусъ усыпальницы охватилъ меня холодомъ и сыростью: вдь Бизаньо здсь уже совсмъ подъ бокомъ.

— Поэзія поэзіей, a лихорадка — лихорадкой, подумалъ я и направился къ выходу, проклиная предстоявшее мн удовольствіе идти пшкомъ нсколько километровъ, отдлявшихъ меня отъ моей квартиры: я жилъ въ береговой части Генуи, совсмъ въ другую сторону отъ Стальено. Я ршился уйти съ кладбища, но отъ мистическаго настроенія мн уйти не удавалось. Когда я пробирался между монументами неосвщенной части галлереи, мн чудился шелестъ, — точно шопотъ, точно шаркали по полу старческія ноги, точно шуршали полы и шлейфы каменныхъ одеждъ, пріобртшихъ въ эту таинственную ночь мягкость и гибкость шелка. Признаюсь вамъ откровенно: проходя мимо знаменитаго благо капуцина, читающаго вчную молитву надъ прахомъ маркизовъ Серра, я старался смотрть въ другую сторону. Реалистическое жизнеподобіе этой работы знаменитаго Рота поражаетъ новичковъ до такой степени, что не одинъ близорукій поститель окликалъ старика, какъ живого монаха, и, только подойдя ближе убждался въ своей ошибк. Я зналъ, что теперь онъ покажется мн совсмъ живымъ. При солнц, онъ только что не говоритъ, a ну какъ луна развязываетъ ему языкъ, и онъ громко повторяетъ въ ея часы то, что читаетъ про себя въ дневной сует?!